"Драки ни-ни", — послушно записала я.
— А вот коли порядки наведут, тады и подписувай… на денек, стало быть.
"На денек можно", — торопливо записала, и мы с домовым похихикали подленько и гаденько очень.
Ибо чертей ждали суровые времена.
— И сколько так чертей мурыжить можно? — поинтересовалась я.
— Неограниченное количество предписаний, — обрадовал меня дядь Никодим.
Мы, стало быть, собирались вновь подленько похихикать, но тут в дом постучали. Не в двери там, не в окно, а в дом. Отчего дом весь задрожал.
— Входи уж, — отозвался домовой.
И в комнату вползла голова нечта: огромная, темная, двенадцать глаз мигнули красным, — и нечто вопросило:
— Договор?!
— Нема договора, — хихикнул дядь Никодим.
— Черти! — взревело вновь чудище.
— Действуй согласно инструкции, — весело посоветовал домовой.
— Понял, — еще один рык.
И чудище убралось из домика.
— Ну, за успех! — провозгласил домовой.
Мы чокнулись — я чашкой с чаем, он кружкой с самогоном — и выпили.
— А что, дядь Никодим, давно ли вы в УВМ служите? — спросила я. Домовой ухнул, закусил огурчиком соленым, после подпер щеку кулаком — взгляд его затуманился — и начался рассказ:
— О ту пору, как молод был, жил я в деревеньке Утятино — домик мне выделили знатный, ведьминский — и, стало быть, зажили мы с Ульяной Никиморовной душа в душу. Она на ночь на облет владений своих, я ей и приберу, и с котом Борькой дров натаскаю, и тесто замешу, и пирогов напеку румяных. А она вернется, раскрасневшаяся с мороза, румяная, что яблочко наливное, улыбнется белозубо, да и впорхнет в избушку-то, а у нас уж и пироги, и самовар. И сидим до рассвета, чаи распиваем, о жизни да о делах разговоры всякия…
Он вдруг умолк. А я жадно спросила:
— Дальше? Дальше-то что было, а?
— Дальше, — дядь Никодим тяжело вздохнул. — А дальше, Стаська, случилось горе-горюшко: заехал в деревеньку нашу боевой маг.
— Ой, — вскрикнула я.
— То-то и оно, что "ой", — домовой сник. — Закружилось у них, завертелось, не вернулась под утро моя Ульяна, токмо к закату пришла… Глазки-то шальные, на щеках румянец, да не с морозу, коса расплетенная, губы — губы-то пунцовые, и улыбка така, что не сходит. И, стало быть, заговоришь с ней, а она сидит, в одну точку глядит, словно в неведомое, да улыбается.
— И… и… и, что? — спросила отчего-то шепотом.
— А чего уж тут рассказывать — и ничего, — в сердцах ответил Никодим. — День ходила счастливая, второй, да пятый, а опосля маг-то тот с нечистью болотной разобрался, ведьму-то поцеловал, по заду шлепнул, сказал "бывай, красавица", да и был таков.
