Томно обнимая его за шею, преданно глядя ему в глаза, Анька прощебетала жалобно и умоляюще:
— Спаси меня, северный олень, а? А я тебе б ребеночка родила… уно, уно, уно, ун моменто-о-о-о…
* * *
А дальше в памяти Аньки был огромный провал. Огромный-огромный и черный. Она абсолютно ничего не помнила ни о том, как покинула гостеприимное заведение, ни о том, с кем она его покинула. Ни куда она его покинула. Мыслей о том, где она находится, не было никаких абсолютно. Номер в гостинице? Городская хата знакомых?
— Где я, кто я, — стонала страдалица, насилу продрав глаза.
Под щекой Анька ощущала горячий мех, то ли длинношерстная овчина, то ли еще что-то.
«Я не скорняк, я в шкурах не разбираюсь!» — сварливо подумала Анька, оправдывая свою некомпетентность в этом вопросе неизвестно перед кем.
Вокруг нее лежали подушки — много подушек. И укрыта она была не одеялом, а шерстяным пледом, под которым было ужасно жарко. Пока Анька сопела в пушистый мех, подлая память издевательски подсунула еще кусок воспоминаний: вот она, Анька, стоит кверху задницей на коленях, а голова ее блаженно лежит на этом самом меху.
— Анья, пойдем, я уложу тебя в постель! — бубнит над головой чей-то нудный голос. Но Анька злобно мычит, вцепляется в мех зубами и руками, и, нетрезво покачивая задницей, пытается ногой лягнуть призывающего к порядку.
— Анья!
Кто-то пытается поднять ее, но Анька намертво приклеилась к чертовой шкуре, и в постель ее можно уложить только с этим половиком.
— Отстань от меня! — мычит Анька, когда неизвестный, устав сражаться с внезапно вспыхнувшей Анькиной любовью к половику, уложил ее на место. — Мишка хо-ороший, я мишку люблю… Иди отсюда, убийца мишек…
— Ой, стыдоба-а-а, — стонала Анька сейчас, вспоминая весь этот разврат, наворачивая на голову шерстяной плед и обещая высшим силам сшить себе из него паранджу. — Пьянка — зло… простите меня, люди добрые…
— Ты уже проснулась, Анья? Как ты себя чувствуешь?
Возящаяся, как крот в ведре с землей, Анька на миг затихла, переваривая услышанное.
Голос свыше — чересчур спокойный, безэмоциональный, — навеял ей какие-то неприятные ассоциации.
— Ты кто, — замогильным голосом произнесла Анька, и ее жопка сама собой поднялась, словно кобра на игру заклинателя змей, так же нетрезво покачиваясь, как вчера. — Я тебя не знаю.
— Я твой северный олень, — вымороженным до сухого остатка, будничным и мертвенно-спокойным голосом произнес неизвестный. — Я тебя спас. А ты обещала мне детей. Свои обязательства я выполнил.
