Мой самый любимый Лось - Константин Фрес

— Пить…

Голос, которому полагалось звучать нежно, жалобно, и вызывать в сердцах услышавших сочувствие, понимание и прощение, на самом деле здорово походил на утренний циничный хрип злостного курильщика со стажем, и потому Анька, расслышав свои завывания, облизнула пересохшие губы и от мысли приманить потенциального водоноса отказалась.

В голове взрывались бомбы, в рот нагадили кошки, а в мозгу кто-то безжалостный лабал тяжелый рок. Особенно старался ударник; он так молотил в мозжечок, что при попытке подняться Анька почувствовала, как земля уходит из-под ее конечностей, и беспомощно завалилась на бок, как подстреленное животное.

«Лучше бы я умерла вчера», — проскулила Анька мысленно и снова нырнула под нагретое одеяло.

Совесть нещадно глодала мозг и гаденько усмехалась. Анька не помнила, есть ли ей в чем раскаиваться, но раскаивалась во всем — на всякий случай. И, самое обидное, она не помнила ничего. Ну, абсолютно ничего. То есть, конечно, кое-что она все же помнила. Питер, клуб, веселый тусняк, Новый год — о, они ж всей компашкой встречали Новый год! — шампанское, потом много шампанского, а потом…

Дальше Анька вспоминала с трудом.

Кажется, она дошла до кондиции, и даже порция освежений не помогла. Анька себя хорошо знала; стоило градусу стать критическим, как веселье тотчас сменялось вселенской болью, слезы катились градом, и она всем и каждому рассказывала, что «ан-на-а-а уеха-а-ала, ы-ы-ы-ы!» и порывалась припасть собеседнику на грудь и обслюнявить жилетку.

Анька тосковала по подружке, скоропалительно выскочившей замуж за испанца и укатившей в теплые края, поджаривать задницу под солнцем Андалусии до румяной корочки. Более близкой подругой Анька за всю свою короткую жизнь не обзавелась, и в минуты алкогольного дзена тоска наваливалась на нее вместо просветления.

В этот раз все произошло точно по тому же сценарию, привычному и накатанному. Анька налакалась, и уже совсем собиралась в номера, напоследок как следует, всласть, поплакав и высморкавшись в пару галстуков от Версаче, как какой-то провокатор и козел — не иначе как его галстук пострадал больше всех, — решил излечить раненную Анькину душу (или отомстить, что более вероятно) путем жесточашей дезинфекции спиртом. Анька точно не могла сама, добровольно, влить в себя «Бехеровку» после шампанского. Краешком ускользающей памяти она все же помнила, как отказывалась, как почти отбивалась от этого, в сопливом галстуке, строя из себя благородную институтку и заверяя, что вовсе не умеет пить. Но отец с воротилами — скучные кошельки с ушками! — растворился где-то на просторах заведения, и заступиться за Аньку было некому.