Совершенно ошалев, я закрыла глаза, уже не пытаясь осмыслить происходящее… просто отдаваясь на волю ощущениям и эмоциям… на волю этим губам — властным и терзающим, заставляющим раскрываться и отдавать всю себя. А еще отвечать. Жадно и безудержно целоваться с человеком, который только что…
Опомнившись, я в ужасе отпрянула.
— Что… Что вы делаете?
Вытирая рот, я пыталась скрыть дрожь в руках, хоть и знала, что это бесполезно.
— Можешь пока идти, — глухо сказал Виктор Алексеевич, снимая руку с моего плеча.
Я не могла поверить. Идти?! Вот так просто — «можешь идти»?!
Не давая себе усомниться в правильности того, что делаю, я сдернулась с места и побежала к выходу. Как вдруг, осознав кое-что, остановилась и обернулась.
— «Пока»? Что значит «пока»?
Сидя на краю стола, Знаменский смотрел на меня в точности, как тогда, на лекции — как на кусок сливочно-шоколадного торта с вишенкой сверху. Встретившись со мной взглядом, он усмехнулся.
— Пока я тебя не вызвал, Семенова.
Девочка по вызову. А как меня еще назвать? Причем девочка, которая течет слюнями от одной лишь мысли, что ее могут вызвать. Ну, и там тоже… течет.
— Бл*ть… — ругнулась я, в очередной раз уколовшись шипом розы — с прошлой недели я подрабатывала по вечерам в цветочном магазине. Помогала флористу раскладывать по букетам только что завезенные парниковые цветы — по тысячи рублей букетик — бегала за кофе с соседнюю булочную, задыхалась от сладкого цветочного запаха и кололась шипами даже сквозь перчатки.
И всю эту последнюю неделю я себя тихо ненавидела. Ходила на лекции, в библиотеку, на работу, в кино с девчонками… и ненавидела.
Не могла себе простить того, что по моей же собственной вине и произошло. Не могла простить себе своей реакции — ах, с каким упоением я целовала его тогда, в кабинете. Это козла-то, который заставил меня раздеться, угрожая выставить мою запись в группу, а теперь вот заставляет ждать… ну, то есть бояться, что в любую минуту в кармане зазвонит мобильник, и меня вызовут, чтобы в очередной раз унизить или заставить сделать какую-нибудь гадость, типа минета.
Не могла простить снов, что снились мне по ночам — таких бесстыжих, что пришлось врать Юльке, что у меня кошмары, чтоб ни в чем не заподозрила. И, увы, это было далеко не единственное вранье, которое пришлось пустить в ход в общении с подругой — конечно же, я ничего не рассказала ей о нашем рандеву со Знаменским, о моем фиаско с записью, и о том, что он, фактически, сделал меня своей рабыней.
