Единственная для невольника | страница 39
— Нет, — ответила смущенно, — но в следующий раз давай обойдемся без подобных «благодарностей». Зачем вообще тебе понадобилось что-то делать? Ведь всё было нормально.
— Вы не понимаете. Это заложено во мне. Меня обучали хозяева, вдалбливали это годами. Давайте я вам всё расскажу перед тем, как вы дадите мне очередной шанс. Вы должны знать, какой я… на самом деле.
— Зачем? — Вновь взяла его за руку, и мужчина не отстранился. — Меня не интересует, что было раньше.
— Но ведь было же. И тренер права, я слабый… безвольный раб, который не умеет ничего, кроме…
Он не закончил. Я коснулась пальцами подбородка, заставляя поднять на меня взгляд.
— Ты наверняка лучший на свете… любовник, не отрицаю, — его тонкие губы тронула невеселая улыбка, — но я видела, как ты сражаешься, когда забываешь о своей слабости.
— Но…
— Ты нужен мне. У нас стопроцентная связь, понимаешь? Почему-то я могу тебя трогать, невзирая на проклятие. Это ведь что-то да значит? Пожалуйста, не сдавайся. Ради меня.
Я прижала его к себе и опустила голову ему на плечо. Какой же Ветер высокий, едва достаю ему до подбородка. Наши тела оказались совсем близко, прижатые друг к другу. Его холод сплетался с моим теплом.
Удивительно, но в эту секунду я почувствовала, как потяжелело его дыхание. Как затвердели мышцы. Как гулко забилось сердце.
И это вызвало во мне искреннее недоумение. Может ли раб возжелать госпожу? Неужели это не против рабской природы?..
Ветер резко отвернулся, увидев, как округлились мои глаза.
— Разрешите мне помыться, хозяйка, — выдавил мужчина.
— Конечно, иди.
В этот вечер он застрял в ванной надолго. Обычно хватало пяти минут, а сейчас пропал на полчаса. А когда вернулся, взъерошенный, мрачный, то без лишних слов юркнул под одеяло.
Ветер. Мой Ветер.
Бесы. Мне не нравилось это глупое имя. Сейчас оно казалось какой-то издевкой, глупым прозвищем. Ведь он человек. Его должны звать по-настоящему.
— Как тебя зовут? — прервала ночную тишину.
Мужчина напрягся и сглотнул. Острый кадык дернулся, и желваки напряглись.
— Пожалуйста…
— Эрстьен, — пробормотал он. — Плохое имя. Его дала моя мать.
— Ты помнишь свою маму?
— Маму, — он ухмыльнулся так, что мне стало не по себе. — Эта женщина мне точно не мама. У неё скопилось множество долгов, и она не придумала ничего лучше, чем продать семилетнего сына работорговцу. Я помню, как хватался за её юбку и ревел, а она пересчитывала монеты. Ей было всё равно. У меня не осталось ничего, кроме имени. Но и оно мне было ни к чему. Вот и всё.