Он сел в кресло, взял любезно поданный ему чай. Чашка была теплой, и он грел ладони, вспоминая рынок, голодных, изможденных работой пролетариев, нищих, торговок, кучи старья вдоль ограды, «фараона» у ворот, — это была реальная жизнь, он ее знал, оп ею жил, ею дышал.
Внимание Ювеналия привлек разговор в соседнем кружке, становившийся все громче. К нему уже прислушивалось большинство гостей.
— Вы, марксисты, радуетесь страданиям, которые причиняет нашему народу капитализм, — горячился сидевший на кожаном диванчике молодой человек в высоких сапогах и жилетке — под мастерового. — Вы считаете капитализм, эту язву, разъедающую народное тело, прогрессом! И как вы, вы, господа, осмеливаетесь говорить от имени нашего многострадального народа!
— Я могу ответить на темпераментную речь товарища известными словами весьма известного Спинозы: «Не плакать, не смеяться, а понять…» — Ювеналий узнал рассудительный, нескрываемо иронический голос Ивана Чорбы. Кандидат прав Киевского университета, человек, казалось бы, далекий от пролетарской среды, он искренне увлекся марксизмом и мечтал о практической работе среди рабочих. Познакомившись с Чорбой у брата Ганны, где собиралась университетская молодежь, Ювеналий легко сошелся с ним и подружился.
— Вы не погашаете народной души, вы ее не знаете, иначе вы видели бы: спасение для нашего народа в том, к чему пришел он сам, — артель, община, мир…
— Артель, община, мир — давно отвергнутые всеми мыслящими революционерами понятия семидесятых годов. Маркс учит: есть класс эксплуататоров и класс тех, кого эксплуатируют. Сельская община давно распалась на кулаков и сельский пролетариат, — возразил Чорба.
— Почему же вы, марксисты, социал-демократы, не спешите к тому сельскому пролетариату, а предпочитаете ловить на Крещатике оторопевших мастеровых и, озираясь по сторонам, совать им в руки свои книжечки?
— До сельского пролетариата еще руки не доходят, — вмешался в спор незнакомый Ювеналию бородач, сидевший до сих пор молча рядом с Чорбой. — Наступит час — пойдем и к сельскому пролетариату. Кстати, если память мне не изменяет, прошлой весной вы горячо рвались в село и уговаривали других. Почему же вы так быстро вернулись? А я скажу почему. Потому что надеялись, что голод разбудит крестьянские массы и их легко будет подбить на бунт. Вы все еще мечтаете о пугачевщине. Но забываете, что сейчас не восемнадцатый век, а близится двадцатый. Народ, как вы любите говорить — многострадальный народ, не пошел за вами. И вы тотчас вернулись в салон, чтобы за чашкой ароматного чаю раздувать у легковерных народнические иллюзии. Кому нужна сейчас эта говорильня? От нас ждут практической, я бы сказал, взрослой работы среди пролетариата — могильщика класса эксплуататоров.
