Лютая боль, притихшая под повязками, вспыхивает белым пламенем, и мальчишка едва не теряет сознание. Но он не кричит. Нет.
Влад, побледнев едва ли не больше братишки, успевает подхватить обоих и удержать от падения.
– Где руки обжёг, малой? – спрашивает Предрага, утвердившись на ногах и придерживаясь для верности за деревце. Стас, обидевшись на «малого», оглядывается на старших, моментально сделавших постные лица. Поездки за «ведьмиными грибами» – великая тайна, которую не разглашают ни дома, ни здесь. А ведьма продолжает. – Необычный ожог. Не огнём, не железом и не варом, а злым соком. На муравьиный яд похоже… Это ничего. Ложись, храбрец, сейчас я тебя поправлю.
– Если ты, тварь… – произносит Завид, его останавливают крики отца и брата – «Завид! Дядька!».
– Ничего я ему не сделаю. Вылечу. Для меня это пустяк. Зато никто не скажет, что Предрага Буйвидова Броджич принимает милость от Кресева. Ложись, парень. Если, конечно, не боишься страшной ведьмы.
С молчаливого согласия старших Стас вытягивается на лесной подстилке. Предрага что-то неслышно приговаривает и водит руками над Стасом, и по его телу волной прокатывается странное ощущение – «горячих иголочек», как в отсиженной ноге. Вскоре девушка приближает ладони вплотную к обожжённым рукам. Боль доходит до предела, который, кажется, уже невозможно терпеть без слёз…
– Не скули, малыш! Тебе ведь уже не больно, так?
Предрага бесцеремонно хватает «пациента» за руку и рывком поднимает на ноги. Полуобморочный Стас чувствует, что боль из обожжённых рук и вправду куда-то делась. Тем временем девушка сильными и ловкими движениями срывает повязки. Сперва с правой, потом с левой.
Язвы исчезли бесследно. То есть не совсем бесследно – остались красные пятна, как после зажившего ожога.
– Если ты, парнишка, ожил, – звучит ее голос, – сходи, принеси мою торбу. Она к седлу приторочена. Мне тоже надо подлататься.
Стас, как заворожённый, шагает к туше лосихи, на которой ехала Предрага. Стараясь не смотреть на развороченные внутренности убитого животного, он распускает ремни, крепившие торбу к седлу. Предрага, держась за деревце, садится на землю и вытягивает левую ногу. С невозмутимым видом извлекает из торбы полотенце, расстилает его на земле и расставляет коробочки, глиняные горшочки и мутно-зелёные скляночки. Сдвигает понёву, разрывает уже надорванный подол рубахи, смачивает тряпицу из скляночки – в воздухе распространяется резкий запах спирта, который здесь, как рассказывал отец, называют «извинь», то, что делают из вина. Проспиртованной, точнее, «произвиненной» тряпицей Предрага протирает руки и кожу вокруг раны, достаёт из коробочки кривую золотую иглу, в которую уже вставлена нитка.
