— Супруга, супруга… честно, не секс, а полное фуфло. Эрика хоть сосёт хорошо.
Юрген развернулся и, зевая на ходу, направился к себе, а Кесси долго ещё лежала неподвижно, пытаясь понять, почему после того, чего все девушки ждут с таким упоением, ей было настолько хреново, пока в конце концов не разразилась слезами.
Три дня Кесси провела в своей комнате, не выходя дальше ванной и почти не вставая. Все-таки иногда подниматься приходилось, и в одно из этих коротких путешествий к двери ванной она обнаружила свой открытый дневник на столе. До нее дошло, почему Юрген вообще снизошел до нее. Кесси подняла со стола тетрадку и без жалости разорвала ее, дав себе слово больше никогда не вести дневников.
Пресловутый зов всё ещё продолжался, но ей не хотелось уже ничего — ни прижаться к мужу, ни оказаться в его тепле. Только свернуться клубочком и лежать, обняв колени руками, будто ничьи руки, кроме её собственных, и вовсе не могли принести ей тепло.
Чем больше Кесси лежала так неподвижно, невольно прокручивая в голове все самые неприятные воспоминания — издевавшихся над ней в школе мальчишек, Донны, выставившей её посмешищем перед Юргеном, самого Юргена и даже Анну, возложившую на неё, будто в насмешку, непосильную ношу — чем больше она лежала так, тем больше ей казалось, что помощи, тепла и доброты не стоит ждать ни от кого.
Всю свою жизнь она была одна. С самого детства, когда родители навещали её лишь за тем, чтобы проверить домашнюю работу — и неизменно оставались недовольны результатом, находя в любом тексте то помарку, то недостаточную чёткость изложения. Она была одна в школе, где никому не нужно было чучело; слишком умная, чтобы общаться с другими, и слишком «не такая», чтобы можно было принять ее за свою. Кесси никогда не были интересны фильмы, которые смотрели другие, музыка, которую они слушали, разговоры ни о чём. Кесси ненавидели все — хотя она никогда не понимала почему. И когда из начальной школы её перевели в монастырскую, не изменилось ничего. Разве что не было больше рядом грубых и беспардонных юнцов, только девочки — ехидные и любящие подшутить.
Кесси вдруг поняла, что она ненавидит мужчин — и ненавидела всегда. Она понимала, почему другие девчонки так вытягиваются по струнке при виде этих красавцев с широкими плечами и ослепительными улыбками. От мужчин исходила непонятная, завораживающая сила, и теперь, во врема зова, восхищение этой силой накрывало Кесси как никогда. Но именно за это ощущение она ненавидела сейчас и Юргена, и себя, потому что абсолютно отчётливо вдруг поняла, что эта сила не имеет никакой связи с реальной силой человека. Да, при виде мужчины кровь приливала к щекам, и хотелось упрашивать его о милости, но теперь-то Кесси видела, что это только пережиток древних времён, когда мужчины и женщины ещё жили племенами, и избыток тестостерона определял способность воина защищать дом и семью. От этой гормональной зависимости, до сих пор владевшей, казалось, всеми вокруг, и не обошедшей также и её, Кесси становилось тошно.
