Немая суровость и серьёзность офицера, сидящего перед ней, и нежные объятья белой женщины за спиной — всё это успокаивало, давало надежду. Их хотелось считать своими. Эти двое не станут спорить по пустякам, не станут делать конфликтов там, где их нет, или скрывать что-либо друг от друга. Вот такими должны быть родители. Да, пожалуй, она сделала свой окончательный выбор и теперь была полностью уверена в своих словах: другие ей не нужны.
— Я хочу пойти с вами, — сказала она твёрдо, смотря в глаза своему новому отцу.
Тот приосанился, выровнялся, посмотрел на женщину за спиной школьницы.
Взгляда Яны Даниила не видела. Но, скорее всего, та кивнула.
Клаус снова опустился к девочке, внимательно посмотрел на неё. Какое-то время они играли в гляделки, после чего доселе строгий и чинный офицер улыбнулся и кивнул, вновь протягивая руку.
Ни слова не проронил. Просто пригласил с собой.
Даниила приняла его рукопожатие, а потом обняла, такого крепкого, могучего, сильного. Она не сомневалась в своём новом отце, равно как и в новой матери: с ними не пропадёт.
Проблемой оставалась Авдея.
У биологического отца Даниилы были виды на эту квартиру, и он ждал смерти старухи. Он давно перестал называть её матерью, почти отказался от неё. Но по наследству это место принадлежало ему. Он почти не интересовался ни здоровьем своей матери, ни её бытом. Иногда — редко, — расспрашивал дочь, на что та всегда бегло отвечала: «жива, нормально, всё хорошо». Девушка решила не рассказывать своим прошлым родителям о том, что произошло здесь.
В течение дня всю коллекцию пластинок вместе со старым проигрывателем перевезли на квартиру Яны.
Тело Авдеи осыпалось прахом. И, наверное, так даже лучше: она часто упоминала о том, что терпеть не может ни христианство, ни сырую землю. Только небо, только ветер, только радость впереди, — мечтательно вспоминала она песню из своего детства, когда задумывалась о том, что такое смерть. Куда бы не отлетела её душа на небесной барке, плоть земная более ей не нужна.
Домой Даниила этим вечером не вернулась: по привычке сказала, что ночует у бабушки. На той стороне провода даже не задавали вопросов: привыкли. Тем лучше. Но это по-своему взбесило: им настолько наплевать, настолько всё равно, что они и знать ничего хотят. Повесили трубку раньше, чем она сама успела что-либо добавить.
От этих мыслей школьница загрустила. Уже сейчас, сидя в новой, чужой квартире — «Яны, или как там её?» — в прихожей у телефона под вешалкой, она полностью дала волю слезам.
