Она постучала окурком по пустому стакану, сбрасывая пепел. Улыбнулась.
Малеус опустился на матрац, потянулся к Алине, укрывая её тёмным морем своих волос.
Шумно выдохнув, хозяйка потянулась к своей жертве, захватывая его сознание поцелуем. Он сжался, задрожал, замотал головой.
— Чего ты? — тихо, немного взволнованно спросила Алина.
Поник, отвёл взгляд, сел подле.
— Ну, — ободряюще улыбнулась она. — Не бойся, — прошептала, касаясь ладони.
Зажмурился, снова сжался.
Такой невинный, такой смущённый.
Отложила сигарету, обняла за плечи, опуская перед собой. Нависла над ним.
Нежно коснулась шеи, едва задевая ногтями.
Снова припала к губам — трепетно, аккуратно, не желая ранить.
Малеус отвечал несмело, кончиком языка касался её губ, позволяя ей вести. Едва дышал от переполняющего его смущения и страха. Его ноги сжались, обхватив колено Алины. Потом будто опомнился, отстранился. Сел у стены, свернувшись. Обхватил подушку.
Девушка перед ним тоже была подобна кошке.
Чуть выгнула спину, вытянулась, протянула руку, касаясь щеки.
Говорила ему много нежностей, успокаивала.
Предложила выпить — он согласился, не поднимая взгляд. Вздрогнул от ледяного и горючего напитка. Закрыл глаза, позволяя её рукам массировать бёдра, колени, стопы. Совсем растерялся, пряча лицо, ощущая ладонь на пояснице, попытался вжаться в матрац, сводя ноги.
Алина отстранилась, покачав головой. Пригубила из своего стакана, думая, как подступиться.
— Почему ты боишься? — спросила, подсаживаясь, обнимая за плечи.
Тот не ответил.
— Я тебе нравлюсь? — продолжила она наступление.
— Очень, — прошептал Малеус.
— Я не обижу, — ткнула носом в щёку, легко коснулась губами.
Потом усмехнулась:
— К тому же, мне тоже неловко.
— Почему?
Вместо ответа она взяла его ладонь, опустила себе на грудь, слегка сжала. Провела ниже — к животу, — и дальше.
Малеус одёрнул руку, ощутив напряжение меж её ног.
— Но я вижу в тебе парня, — едва слышно прошептала она, взяв за запястья, садясь перед ним. — Понимаешь?
С минуту в комнате воцарилось гробовое молчание, разбавленное стуком трамвайных колёс, колоколами монастыря и шумом машин за окном.
Когда до гостя наконец дошла вся ситуация, он откинулся к стене и упал на матрац, заливаясь нервическим смехом. Они обнимались, хохотали, гладили друг друга, заглядывали глаза в глаза, прижимались — и смеялись, смеялись, не умолкая.
Напряжение, доселе нарастающее и сковывающее обоих, наконец ушло вместе с нахлынувшей истерикой.
