— Ни одного больше нет. Если еще надо, скажите, я в другой раз нажарю.
Дед молчал, а немец поглощал новую, еще большую груду яичницы. Йожко удивлялся — как он только не давится, глотает, не жуя,— и мечтал: вот он вырастет, станет солдатом и тоже будет есть яйца. Съест целую гору яичницы, из десяти, двадцати яиц зараз, столько, сколько съедают немцы. Есть бы одну яичницу, каждый день, всю жизнь есть яичницу, нарядную, желто-белую, которую никогда не дают детям! Йожко не отрываясь смотрел на яичницу и на немца, глотающего ее и запивающего вином, и вдруг все вокруг стало превращаться в яичницу, огромную, желто-белую, расплывшуюся, а через секунду и они все приняли облик яйца: дед превратился в яйцо, большое яйцо, лежащее за печкой, как в гнезде, и он, Йожко, превратился в яйцо, и мать, принесшая «nochmals Wein», и Лойзка, и Михец с Аницей. Яйцом стал их дом, и горы, и деревья, и лес, и дорога, и село, и люди в домах ‚ и на дорогах, и белые облака на небе — все приняло вид огромного ослепительно белого страшного яйца. И над этим невиданным яйцом сидел, выгнув спину, немец и пожирал его. На глазах у Йожко он проглотил яичницу, затем схватил деда, затем мать, сестру Лойзку, малышей Михеца и Аницу, их дом, потом другие дома, людей, дороги, добрался до облаков, обхватил весь мир и глотал, глотал… Глаза его все больше вылезали из орбит, точно он давился, он хрипел и рычал как собака, когда она дорвется до кости и боится, как бы ее не отняли. Йожко понял — сейчас он потянется к нему, ведь он тоже яйцо, и проглотит целиком. Вот он протянул руку к деду, сгорбившемуся за печкой, а теперь и его черед, надо бежать, но бежать он не может, ноги не слушаются. Вот она, рука немца, сейчас схватит …
Спасла его Лойзка. Она стояла посреди комнаты, робко улыбаясь в ответ на требование немца «nochmals Wein». Лойзка улыбалась, словно солнышко весной на пристенке бедного дома, где собираются дети. Лойзка улыбалась, худенькая, тоненькая Лойзка, за зиму превратившаясяв девушку с чуть заметной грудью. Не переставая улыбаться, она подошла к столу, и Йожко увидел, как немец притянул её к себе, и она тут же превратилась в яйцо. Лойзка не промолвила ни слова, она только улыбалась, как перепуганный ребенок, и тихонько всхлипывала. Немец усадил её на колени и обнял мохнатыми руками. Его губы приблизились к её лицу, и кроткая безответная Лойзка, вернее белое яйцо, исчезла в пасти немца. Лишь перед тем как исчезнуть, когда немец стал ее раздевать, она испуганно вскрикнула, точно подбитая птица.
