Это на руку его отцу.
Его величеству на руку запереть сына в золотой клетке, дозволять ему слишком многое, чтобы сохранять иллюзию свободы, но держать подальше от государственных дел.
— Пойдут на пользу пешие прогулки перед сном, свежий воздух, витаминизированное питание…
Конечно, никакого вина.
— И никакого вина, — будто соглашаясь, добавил лейб-медик. — Беспорядочные связи тоже прекратить.
— Лишаете меня всех радостей жизни, доктор?
Генриха трясло. Жар накапливался за грудной костью и ядом растекался по венам. За правым плечом лейб-медика чернела большая бархатная Atrophaneura[2], алые пятна рассыпались по нижнему краю крыльев, как тлеющие угли.
— Это для вашего блага, ваше высочество, — возразил лейб-медик. — Я назначу вам бром и…
— К чертям бром! — отчетливо ответил Генрих, и доктор замолчал, приоткрыв рот, аккуратно окаймленный темными усиками. — Вы знаете, сколько мне осталось?
— На все воля Господа, — ответил лейб-медик, выпрямляя спину. Глаза, заключенные в овальные рамки пенсне, поблескивали тревогой.
— Вы говорите как его преосвященство, — с отвращением произнес Генрих.
— Я говорю как христианин. Мы все смертны…
— Подумайте, как человеку легче прожить, — перебил Генрих, нервно заламывая брови и косясь на пресс-папье, сделанное из настоящего человеческого черепа, — в полном неведении или считая дни до смертного часа? Здоровые люди вроде вас порой обращаются к шарлатанам, только бы приподнять завесу над собственным будущим. Но спросите любого, кто неизлечимо болен — будь то прокаженный или сифилитик, — каково ему жить с осознанием скорой смерти?
— Но вы не больны, ваше высочество, — возразил лейб-медик. — Ваша мигрень есть результат напряженного труда…
— До этого вы пеняли на беспорядочный образ жизни, — усмехнулся Генрих, почесывая ладонь. Зуд становился нестерпимым: точно крохотные огненные черви сновали под кожей, прогрызая в его плоти невидимые ходы. — Но я хорошо помню причину ее появления.
То было лето, богатое на грозы.
К вечеру небо налилось сливовым соком, и огненные нити молний то и дело вспыхивали над охотничьим вольерным заказником.
— Смотрите, ваше высочество! — сказал маленькому Генриху учителю Гюнтер, поднимая его лицо за подбородок и указывая вверх, где в трещине облаков мерцал и переливался пурпуром живой небесный огонь. — Это Господь объезжает владения на огненной колеснице. В правой руке у него меч, в левой весы. Вот умрете — рассечет он вашу грудь пламенным мечом и достанет сердце. Если творили в жизни добрые дела, слушались батюшку-кайзера и почитали Бога — то будет оно легким как перышко лебединое, тогда откроются вам райские врата. А если творили зло и были непослушны — будет сердце тяжелым, как камень, и тогда повергнет Господь вашу душу в геенну огненную, где гореть вам тысячи лет в вечных муках!
