– Меня?
– Именно, – ехидным тоном подтвердил Браун. – Речь идет о ваших предосудительных привычках в отношении пользования уборной. Что вы можете сообщить по этому поводу, Моул?
Хорошенько подумав, я ответил:
– Ничего, сэр. Но если вы о той луже на полу, что образовалась в прошлую пятницу, так это случилось, когда я...
– Не на работе, дома! – резко перебил он.
Я припомнил наш домашний туалет. Но я пользуюсь им, как все мужчины! Или нет? Неужто я совершаю нечто невообразимое, сам того не сознавая? Но если я не сознаю, то откуда Брауну знать?
– Подумайте, Моул. Что у вас за сиденье на унитазе? Говорят, вы хвастались им в буфете.
Я послушно задумался о сиденье, установленном на нашем унитазе.
– Опишите вышеупомянутое сиденье, Моул.
Я нервно теребил перочинный нож. Браун определенно свихнулся. Всем известно, что он бродит ночами по набережным, выискивает ежиков и нашептывает им всякие ласковые слова.
– Хорошо, сэр, – начал я, незаметно пятясь к двери. – Оно деревянное, красновато-коричневое, с медными штырями...
– Ага, красновато-коричневое дерево! – заорал Браун. – Красное дерево! Вы вандал, Моул, враг жизни на земле! Считайте, что вы получили предупреждение об увольнении! Красное дерево относится к самых ценным и редким породам, а вы продолжаете уничтожать его, ублажая свое тщеславие и сластолюбие.
Вечером мы с Пандорой глубоко и всесторонне обсудили проблему сиденья для унитаза из красного дерева. Дискуссия закончилась тем, что Пандора с грохотом опустила сиденье и заявила:
– А мне оно нравится, оно теплое и удобное, и я его не уберу!
Я начал проглядывать объявления о найме в “Индепендент”.
