— Я беспокоюсь за тебя. Если бы ты развел огонь…
— Соседи могут увидеть дым из дымохода и заподозрить что-то. То же самое с Матиасом, если он последовал за нами. Иди спать.
Значит, он отказался от тепла ради ее безопасности? И дал ей с себя рубашку, чтобы она была прикрыта? Он также не взял ни одной подушки или одеяла с кровати для себя.
Это не имело никакого смысла. Харстгров был герцогом. Богатым, титулованным человеком. Мейсон описал его как бабника и эгоиста. Но Его Светлость украл только один поцелуй, и он умолял ее остановиться. Он дал ей душ, оставил ей комфорт кровати.
Кем он был на самом деле?
Прикусив губу, она боролась сама с собой. Но она не могла оставить его мерзнуть всю ночь.
Фелиция схватила мягкую пуховую подушку в одну руку и одеяло с кровати в другую и подошла к Харстгрову, накинула толстое одеяло поверх его стройной фигуры.
Он приподнял ресницы, чтобы посмотреть на нее.
— Что…
— Я не хочу, чтобы ты заболел.
Она баюкала его, гладя по голову и опустила подушку ниже. Интимность этого акта омыла ее: его мягкие волосы скользили по ее ладони, щетина на щеке щекотала кончики пальцев. Бабочки порхали у нее в животе. Она шокировано вздохнула, когда желание снова нахлынуло. Что такого было в этом человеке?
Он схватил ее за запястье, его пальцы были горячими тисками.
— Не надо.
Его резкий шепот заставил ее внутренности скрутиться узлом, ее самая тайная плоть заныла потребностью.
— Холодно, позволь мне хотя бы поделиться немного теплом, так как ты оставил мне кровать.
Харстгров выругался уставился на нее, темные глаза горели похотью.
Она ахнула. Он хотел ее. Сильно. Неумолимо. И он либо не мог, либо не удосужился скрыть это.
Фелиция попятилась, ее сердце забилось, соски напряглись от запретной потребности.
— Ваша Светл…
— Черт побери, просто Саймон. Иди спать.
— Еще нет. То, что случилось раньше, больше не повторится.
— Согласен.
Никаких споров, никаких колебаний.
«Хорошо», — подумала она. Затем нахмурилась, внезапно обезумев от мысли, что больше никогда не поцелует Харстгрова.
Она отрицательно покачала головой. Это было на нее не похоже — быть противоречивой. Возможно, она просто устала или с трудом приспосабливалась к недавним драматическим событиям.
Все это было правдой, но глубоко внутри она знала, что реагирует исключительно на мужчину.
Харстгров собрал край одеяла вокруг груди, его взгляд был непоколебим.
— Мы уйдем вскоре после рассвета. Теперь спи. Завтра будет долгий день. Я изо всех сил пытаюсь сопротивляться тебе, так что не смотри на меня так. И не подходи ко мне больше.
