Фелиция сдержала слезы. Самобичеванием никогда ничего не достичь, и Фелиция не могла прятаться в душе вечно. Она должна встретиться с Харстгровом.
Шампунем Фелиция смыла лак для волос, вырвав оставшиеся шпильки из прически. Она глубоко вздохнула, желая успокоиться. Когда закончит, оденется, как может, затем спустится к мужчине и объяснит границы их взаимопонимания в недвусмысленных выражениях.
Чувствуя себя чистой, если не лучше, Фелиция вышла из покрытого паром душа. Она надела лифчик и трусики, завтра настоит на чистой замене, затем заметила белую мужскую рубашку, сложенную на искусственной мраморной столешнице. Замерла. Харстгров был здесь, когда она была голая и думала о нем?
Волна жара и ярости сотрясла ее, и Фелиция стащила рубашку через голову. Потом остановилась. Боже, пахло в точности как от него. Сандаловое дерево, нотка цитруса и что-то греховное. Вещь принадлежала ему.
Ненавидя то, как она дрожала из-за него, женщина нашла новый гребень внутри ящика и дернула им волосы, пытаясь их расчесать, а затем решила выйти, чтобы установить основные правила.
Когда Фелиция вышла из ванной, по ней прокатилось удивление. Он лежал не на той самой уютной кровати, на которой практически поместился бы человек его роста, а неуклюже, полуголый свернулся калачиком на деревянной скамейке у подножия той. Ее гнев иссяк, и она нахмурилась.
Разве эгоистичный ублюдок просто не занял бы кровать? Разве Казанова не настоял бы на том, чтобы они разделили ее?
Вместо этого ее взгляд остановился на его обнаженных бронзовых плечах, напряженных мышцах, не расслабляющихся даже в покое. Выпуклые, жилистые руки, которые несли ее без особых усилий, кричали, что он был мужчиной. Его икры и большие ноги свисали через край.
Опять же она задавалась вопросом, кем он был. Учитывая, как сильно он повлиял на нее, теория Фелиции о том, что он был кем-то волшебным, имела смысл.
Лежа на боку на короткой скамейке с ногами, прижатыми к телу, Харстгров выглядел, как будто ему чертовски неудобно. Приглашение его в постель нанесло бы ущерб как ее здравомыслию, так и будущему. Хуже того, старый дом был продуваем, и зимний холод точно вторгся бы в него. Без сомнения, он проведет долгую ночь.
Чувство вины угнетало ее.
— Ты не мог бы растопить камин.
— Иди спать, Фелиция, — пробормотал Харстгров.
Его голос был низким, скрипучим, интимным. Вызывающим дрожь.
— Здесь очень холодно.
Она скрестила руки на груди.
— Залезай под одеяла. Они согреют тебя.
