Здесь Глаголеву бросилось в глаза то, на что он было не обратил внимания: левая дальняя стена, на всем пространстве между шкафом и стеллажом, была сплошь покрыта рисунками. В рамках под стеклом, прикнопленные к обоям, просто к ним приляпанные, разнокалиберные рисунки пятнали стену. А надо всем, полукругом по обоям, сделанная то ли углем, то ли еще чем-то сильно пачкающим, залихватски выгибалась надпись: "Гр.ани мира Алмира". Внизу, у самого пола, по обратной дуге, симметрично верхнему изречению было выведено синим: "Алмир, ты завоюешь мир!" И подпись "Стив".
Алмир этот Глаголеву был знаком, как же, как же... Алмир расшифровывалось-Алик Миркин. То был псевдоним одного из новейших Стеллиных гениев - чернобородого бледнолицего малого, забавлявшего Глаголева своеобразной манерой обращения: с четко выверенной, варьирующей какой-то наглостью - смотря по человеку, наглостью на пределе безопасности.
"Ноги бы им повыдергать, ему и Стиву этому",-зло и огорченно подумал Глаголев, разглядывая выставку. Перед самым отъездом он делал ремонт. А это что, простите? Да никак это Стелла? Ну да, это самое: "Руки Пигмалиона" (все рисунки были снабжены машинописными эшкетками с названиями). Пигмалион на рисунке был представлен одними руками-огромными и мощными. Одна из них охватывала стоящую на коленях Стеллу Викторовну, сжимая одновременно и бок ее, и грудь, вторую же Пигмалионову ручищу, ничего не сжимающую, охватывала сама Ванечкина супруга обеими своими ручками и притом еще и целовала ее.
Что на Алмировом шедевре была изображена именно Стелла Викторовна, не оставляло никаких сомнений, несмотря на некоторую абстрактность исполнения. Характерное было подчеркнуто: ее короткая стрижка, ее густые и широкие брови, ее уникальный кулон-кораблик, и прочее, и прочее... В "Щедрости", другом рисунке ниже, Стелла Викторовна порывисто протягивала кому-то, находящемуся вне рисунка, упомянутый кулон с болтающейся цепочкой, сорвав его с шеи. Ничего более щедрая Ванечкина супруга сорвать с себя не могла.
Глаголев озадаченно разглядывал рисунки.
"Что ж моя дурища, - подумал он, - позировала, что ли, этому бородатому дарованию?
Не-ет, трудно поверить. До такой степени Стелла Викторовна не одуреет. Что-то не то..."
Он аккуратно откнопил "Щедрость" и "Пигмалиона", провел растопыренными пальцами по стене, смахнув, сколько смахнулось, прочих шедевров Алмира, и оглядел комнату внимательно и недобро. Художественный беспорядок царил в комнате. На столе, на Стеллиной нотной папке-комья глины с воткнутыми в них спичками, всюду лоскутья бумаги, обрезки картона, на подоконнике позеленевшее латунное колесо и деревянная миска. Со стула свисают его, глаголевские, джинсы (почему?), а рядом на полу стоит подключенный к розетке любимый его магнитофон, его гордость "Голконда". В каком виде, бог ты мой! Ванечка опустился на стул, ткнул клавишу пуска.
