Мало кого ослепляет красный барашек разрыва, но всякий оглушен. Как лопнувшая над самым ухом бутылка, как забасивший в тысячу глоток Шаляпин, как ударившее чечетку полчище танцоров, баб-б-б-б-б-ба-хает в десяти шагах за ложей.
Немою сценою Ревизора застывший театр в следующую же из секунд – длинных, еле поворачивающихся – отвечает тонким бабьим голосом:
– А – а – а – а!..
Мелкими дребезгами апплодируют оконные стекла. Кошкою пробегает паника. У робких зубы барабанят о зубы, целые ватаги страхов ломятся в сердца. Три четверти сидящих бросаются к выходу. Хладнокровнейшие, в лоб исхлестанные визгом, не могут перекричать бегущих; женщины теряют шляпы, перчатки, меховые накидки, туфли, коробки шоколаду и несутся – в вопле.
Даже адъютант с чертами лица, выверенными как часы, теряется: часы на наших глазах явно портятся, цыфры вылезают из циферблата – адъютант скаковой лошадью бросается из ложи.
И в этот же момент, когда с цыпочки сползает цепочка, – ни генерала Перекормленного в ложе, ни человека – в генерале Перекормленном уже нет: просто какая-то круглая, блистающая золотошитьем несуразица скатывается по ступенькам ложи и забивается в фойэ под куда-то… Под куда? Должно быть, под туда, за портьеру.
Главный Начальник Патриотической Окраины белеет, как земля после первого снега, как простыня после стирки, он пробует заговорить, закричать, зашуметь, но столбняк железно схватывает его за глотку и – припечатывает к месту. Припечатанный – он до тех пор не двигается оттуда, пока к нему не подбегают близкие и приближенные, миг тому назад разбрызганные взрывом в разные стороны. Нечего и говорить, что черты лица адъютанта в последующий из моментов выглядят выверенными, как часы: тик-тик-тик – механизм работает – и адъютант подает руку генералу и, немного погодя, спрашивает цыпочку:
– Вы, надеюсь, не пострадали?
На что та, застеснявшись, отвечает:
– Нет, только… мягкости немного помяты…
Между тем, кошкою пробегающая паника упирается в массивную дверь вестибюля – напор велик – и дверь плюхается прямо на троттуар. Холодный декабрьский воздух, обольстительный по своей свежести, втискивается – влетает в помещение, бодрит, освежает, успокаивает, в то время как десятками фальцетов ощетинившиеся голоса офицеров свирепо выводят:
– Тиш-ша, вниман-ние…
– Оцепляйте театр!..
– Их Выссс-преввв-дитс живы, ур-ра!..
– Окружить балкон!..
Кто-то бросается к телефону, требует:
«13–11, именем Главнач; немедленно»…
