Патриотическая Окраина, как остров, как клумба, как блюдечко, открыта со всех сторон и Главному Начальнику лучше, чем кому-либо другому, известно в скольких верстах от его резиденции, от без-пяти-минут-столицы рдеют горячие кумачи… Но – о Главном Начальнике – подождем, о генерале Перекормленном – помолчим и пока – точка. Повторяем – события на носу; не лишне обозреть окрестности.
Тревожно и фантастично. Жутко и выдуманно. Как сколок с обычаев и ритуалов царской военщины – в партере театра стоят на вытяжку офицеры: сесть в присутствии Главного Начальника они не могут; потухнет свет, продребежжит третий звонок – тогда сядут.
Золотыми жар-птицами горят погоны; в зале ни одного женского лица, не исшаренного на-чисто чьей-нибудь просящей парой глаз. В ложах – многолюдство. И смех, который клочьями висит в воздухе.
В дальнейшем, если присмотреться, открывающаяся картина становится тем более похожей на до-красна раскаленный шарж, чем скорее входят в нее самые невероятные слагаемые.
Портрет Николая Романова. (как живой! с лицом благообразным и даже не лишенным растительности – прямо (господин!) Маски Шекспира, Гоголя и Островского. Торговые рекламы на занавесе. Тихо поспешающая конница электрическихлампочек. Сырые стены. Тремя стами тел вздувшийся партер, где: генералитет без армии; полковники без полков; спекулянты без товаров; знатные иностранцы: Васька де-Гама, Тихон де-Брага и др.; какие-то подозрительные Манукьянцы – потомки абреков, беков и казбеков; двадцати-двух-летние эсаулы; кокотки в горностаях; хватцы-братцы; и просто сволочь. И исподлобно, мрачно-посматривающий балкон: черные косоворотки и очень много ситцу: ситцевая Русь.
Сверху нависший гул балкона то сталкивается с гомоном партера, то вновь идет своим собственным руслом, пока, наконец, старший капельдинер где-то за портьерой у ложи не нащупывает кнопку звонка… Надавил –
– раз,
два
три –
и садится на стул: все земное совершил.
Фойэ медленно, но верно пустеет, в партере начинается сутолочь. Шаркают. Топают. Кашляют. Сморкаются. Извечная Марья Ивановна извечному Ивану Иванычу говорит:
– Какое безобразие!..
Тухнет электричество. Занавес, шелестя шелестами раскрашенного холста, лезет вверх. Последняя из шпор дзинькает. Из невидимых труб невидимого бассейна в зал, капля за каплей, просачивается тишина. На сцене начинают лицедействовать.
3. Бомба в театре.
Тишина еще льется да льется. Главный Начальник Патриотической Окраины еще сидит да сидит, монументится да монументится, когда какой-то чернобровец, квадратный крепыш, с головой далеко укочевавшей в плечи, здорово заряженный злобой и отвагой, – нетерпеливое горячее сердце, – хорошо выверивший себя и свои движения, но недостаточно вымерявший расстояние между балконом и отъединенной ложей Главного Начальника, – вдруг протискивается сквозь косоворотки и ситец – легкое движение голов и плеч – и с силой бросает бомбу.
