«Должно быть, ему холодно», ‒ подумала я тогда, и меня согрела странная гордость: вы не знаете, но здесь, в этой открыточно-пасторальной зиме, на самом деле очень-очень тепло, вы даже не представляете себе, что такое холод. Я вернулась из настоящей зимы, с обледенелого затерянного в космосе спутника, где минус семьдесят по Цельсию ‒ это практически лето. Я вернулась победительницей.
Разумеется, тогда в космопорте моя гордость была не к месту, и на самом деле та теплая, открыточно-пасторальная зима на Второй Земле оказалась намного сложнее и тяжелее всего, что я пережила на Энджи. Я вернулась из вечной застывшей мерзлоты к пушистому снегу и шуму большого города, и меня ждали бесконечные поиски компании, которая согласится финансировать новый проект.
NG-19 оказался пригоден для переформирования, предстояло только найти того, кто согласится дать на это деньги, обеспечит необходимым оборудованием, выделит роботов и людей.
Сейчас освоением и адаптацией новых планет для человечества занимается множество компаний, но в то время главными на рынке переформирования было всего две ‒ «Терра Inc.» и «Церсея».
На Энджи нет залежей полезных элементов, и он довольно далеко для адаптации под человечество, но в то время переформированных планет было намного меньше и каждая воспринималась как победа человека над космосом. Нами двигала жажда новых открытий, неуемный голод по новой земле, который с древних времен гнал человечество за пределы Земли.
И даже в то время, когда старались бороться за каждый пригодный для адаптации клочок космического мусора, прошло целых два года, прежде чем в «Терре Inc.» приняли проект. Я переписывала его пятнадцать раз, пересчитывала смету, переформулировала условия. Мне было очень важно, чтобы Энджи ‒ мой Энджи ‒ ожил. Мне мечталось, как я впервые выйду из исследовательского модуля без скафандра, вдохну полной грудью новый воздух, почувствую капли дождя. Подо мной будет океан, новорожденный, темный, свинцово-серый океан ‒ растаявшие льды NG-19.
______
В день, когда проект все-таки утвердили, мне исполнилось двадцать один. Я была дома, на захламленной крохотной кухне, сидела за столом, тупо пялясь в кружку с кофе. Его поверхность была почти черной, маслянисто блестящей. Я думала о том, что же они все-таки добавляют в эту растворимую гадость, и о том, что заканчиваются деньги, о том, что в «Церсее» мне предлагают выгодный проект, ради которого нужно отказаться от сущей малости ‒ от Энджи, и мне хотелось плакать. В дни рожденья мне почему-то часто хотелось плакать. Где-то в комнате пискнул комм, сообщая о новом входящем вызове, и мне совершенно не хотелось вставать; поверхность кофе завораживала, свет из приоткрытой шторы ложился на стол полосой.
