Чтобы добраться до Нью-Іорка, каждый изъ нихъ долженъ былъ пройти сквозь цѣлый рядъ мытарствъ, перетерпѣть множество приключеній, то комическихъ, то эпически легендарныхъ. Теперь каждый изъ нихъ представлялъ олицетворенную побѣду надъ препятствіями, ходячее доказательство того, что такъ называемый меньшой братъ русской земли стремится принять образъ, достойный человѣка. Здѣсь на чужбинѣ они не хотѣли оставаться одинокими. Они тяготѣли другъ къ другу, почти непроизвольно складывались въ одно общественное цѣлое и, быть можетъ, закладывали основаніе цѣлой полосѣ русской жизни, которая понемногу начинаетъ вырастать въ Америкѣ, на окраинахъ шумнаго и многолюднаго русско-еврейскаго Дантана.
Илья Никитичъ, приземистый блондинъ среднихъ лѣтъ, съ калмыковатымъ лицомъ и длинными усами, сидѣлъ у стола и внимательно перелистывалъ маленькую тетрадку, написанную крупнымъ неправильнымъ почеркомъ. Это былъ краткій уставъ, который Усольцевъ самъ составилъ и которымъ не мало гордился. Уставъ былъ совсѣмъ коротенькій. Онъ гласилъ, что русскій кружокъ основанъ для поддержки русскихъ людей въ Америкѣ, и что члены имѣютъ вносить одинъ долларъ при вступленіи и пятьдесятъ центовъ въ мѣсяцъ.
Илья Никитичъ былъ полуграмотенъ и даже по печатному читалъ неважно. Уставъ былъ вписанъ въ тетрадку его женой, которая была истинной вдохновительницей кружка, но Усольцевъ такъ много разъ перечитывалъ эти крупныя буквы, что теперь онъ могъ совершенно свободно разбирать ихъ смыслъ. Между прочимъ, перечитывая ихъ снова и снова, онъ надѣялся улучшить свое знакомство съ русской грамотой.
Всѣхъ членовъ было семнадцать. Они платили взносы очень исправно, и въ кассѣ было около тридцати долларовъ. Нѣсколько человѣкъ пожертвовали книги, и Усольцевъ, по ремеслу столяръ, уже подумывалъ о томъ, чтобы сдѣлать первый шкафъ для библіотеки кружка.
Рулевой не принадлежалъ къ кружку. Онъ былъ бѣднѣе рабочихъ и затруднялся дѣлать правильные взносы въ кассу, но этотъ деревенскій интеллигентъ, сынъ дьячка и бывшій народный учитель, невольно тяготѣлъ къ этимъ простымъ, бодрымъ и здоровымъ людямъ и чувствовалъ себя лучше въ ихъ средѣ, чѣмъ со сбитыми съ толку идеалистами интеллигентнаго класса, которые постоянно колебались между русскими мечтами и американской обыденно-буржуазной жизнью.
Плотники и слесаря не имѣли никакого резона колоть глаза Америкѣ русскимъ превосходствомъ, но они живо ощущали свое братство съ еврейскими, нѣмецкими и ирландскими рабочими, рядомъ съ которыми они каждый день махали молотомъ и двигали пилой въ одной и той же мастерской.
