«Завтра уже было вчера… Ведь это верно. Отрицать будущее тоже не скверно… Тихо, очень тихо отцветала осень — деревьев желтеющая сень. Я немного везде и это скорбно. Моя смерть, осени подобна: в компании шумной не всей я умерла за окнами старых весей. Но настала зима, и снова я только здесь. Кто я, и почему я здесь? И как ощутить, где это «здесь»?
Лилия вновь испытывала присутствие пустоты. Становилось больно, одиноко, но не хотелось, чтобы кто-то видел ее жалкую борьбу… Здесь или где-нибудь. Где это здесь? Она писала что-то или только обрывочно мыслила? Она терялась. Вспоминала хоть что-то из своей жизни, кроме пустоты.
Хоть что-то! Да, кажется, приходили несколько раз в неделю родители — проведать, поговорить ни о чем. Брата и сестру не брали — маленькие еще. Интересно, что им будут рассказывать, когда те вырастут, и какую сказку сочинили сейчас? Мозг ее оставался все еще достаточно ясным, но постоянное ощущение сбрасывания кожи сознания причиняло все большие страдания. «Вот я здесь, но я-то не здесь, о нет — это снова не я!»
И так повторялось до бесконечности. На коротких встречах отец старался не смотреть ей в лицо, а мать, сохраняя натянутое благодушие черт и показную радость от встречи, пыталась о чем-то поговорить, о чем-то пустом, не имеющем отношения к Ответу. А каков был Вопрос? Не подобрать верных слов.
Ах да, встреча! И правда! Она сидела напротив родителей среди каких-то мягких диванов или чего-то подобного. Или это случилось в прошлом? Только голос из темноты оставался неизменным.
— Заберите меня отсюда… Это тюрьма! — вдруг взмолилась Лилия, устав от неискреннего разговора, а рассуждать о чем-то ином, кроме Вопроса, уже не получалось. Хуже всего, что она не могла никак сказать, что это за вопрос. Иногда вырывались отдельные философские вопрошания о смысле бытия, но Вопрос таился глубже, сложно вплетаясь в бессознательное психики. Или как там говорили в умных книжках когда-то…
— Но, дорогая… Это совсем не тюрьма. Успокойся, тебе не нужно так волноваться. Мы заберем тебя, заберем, но чуть позже, — увещевала мать, сердце которой рвалось, наверное, не меньше, чем разум дочери.
— Когда? — небрежной насмешкой вдруг ответила Лилия, сдавливая виски от новой боли Вопроса.
— Скоро, дорогая, скоро, — по-прежнему не глядя в глаза, отвечал отец, рассматривая мирный осенний лес за окном дорогой лечебницы, не терявшей от того статус тюрьмы.
Лицо Лилии скривилось, цинично и небрежно — она больше не верила. Так они приходили каждый раз, никогда толком не рассказывая, что творится во внешнем мире, а их, шизофреников, оберегали от всякого раздражающего фактора, делая тем самым только хуже, потому что сознание постоянной лжи мешало быть искренней с теми, кто вроде бы желал добра. Или все эти врачи хотели только денег?
