Почти каждый день вмѣстѣ съ Ваней мы обходили городъ, посѣщали лавки и банки, желѣзнодорожную станцію и почту. Русскій элементъ вездѣ занималъ выдающееся мѣсто. Во всѣхъ лавкахъ приказчики говорили по-русски, даже ирландцы и чистокровные канадцы. Повсюду встрѣчались великоруссы, русины, хохлы, — духоборы, баптисты, православные и уніаты. Нерѣдко попадались также люди довольно загадочнаго вида. Такъ, однажды мы встрѣтили въ лавкѣ высокаго мужика въ большихъ сапогахъ и сѣромъ суконномъ азямѣ. Борода у него была русая, лопатой, и веселые сѣрые глазки. По выраженію ихъ я какъ-то сразу призналъ въ немъ соотечественника. Впрочемъ, и съ лавочникомъ онъ объяснялся широкимъ русскимъ нарѣчіемъ, вкуснымъ и полнозвучнымъ и даже нѣсколько поющимъ, на московскій манеръ. Мы разговорились.
— А вы какой губерніи, землячокъ? — задалъ я мирный и стереотипный вопросъ.
— А я — татаринъ съ Крыма! — спокойно отвѣтилъ мужикъ.
Я думалъ, что онъ шутитъ, но мужикъ стоялъ на своемъ.
— Ей Богу, татаринъ! — настаивалъ онъ. — Мухаметъ съ Крыму. Даже и отецъ мой, и дѣдъ были изъ мухаметанцевъ.
Ваня, впрочемъ, предположилъ, что «мухаметанецъ» кривитъ душой.
— Должно быть, у тебя такая вѣра, что людямъ сказать стыдно, — замѣтилъ онъ насмѣшливо, — то ты и повернулъ на мухаметанъ. У тебя и носъ заструганъ не по-мухаметански.
Алдоша Поповъ разговаривалъ и спорилъ со мной усерднѣе всѣхъ. Онъ былъ человѣкъ совсѣмъ другого типа, съ болѣе тонкой нервной организаціей, чѣмъ у Вани. Лѣтами онъ былъ моложе, ему не могло быть больше 35-ти лѣтъ. У него были свѣтло-русыя кудри и большіе свѣтлые глаза, которые свѣтились страннымъ блѣдно-голубымъ блескомъ. Такіе глаза и такой взглядъ я потомъ часто встрѣчалъ среди этой причудливой общины и научился узнавать по нимъ ригористовъ, въ родѣ описанныхъ прежде «голыхъ» и «искателей слободнаго пути». Лицомъ Алдоша напомнилъ мнѣ одного дорогого друга, котораго я оставилъ лѣтъ пять тому назадъ, въ арктическихъ широтахъ и который съ тѣхъ поръ рѣшилъ свою судьбу просто и ясно и теперь спитъ на уединенномъ кладбищѣ въ далекомъ сѣверномъ захолустьѣ. Мой другъ принадлежалъ къ другой великой вѣтви славянской расы, но Алдоша походилъ на него почти до странности.
Даже интонаціи его голоса были тѣ же самыя, и по временамъ, слушая его безпокойные выкрики, мнѣ казалось, что мертвый возсталъ изъ гроба и пришелъ ко мнѣ, чтобы поговорить о новыхъ и странныхъ вещахъ, которымъ научился по ту сторону невѣдомаго.
