— Ахъ, кабы намъ завести, — говорили они, — покупать гуртомъ! Но только мы купимъ, а придется дѣлить, то мы всѣ перерѣжемся.
Очевидно, духоборскія затѣи производили впечатлѣніе по крайней мѣрѣ на этихъ соплеменниковъ.
Свободныя минуты Ваня посвящалъ душеспасительнымъ разговорамъ съ миссіонерами, проживавшими въ Іорктонѣ въ цѣляхъ уловленія духоборскихъ душъ въ свои словесныя мрежи. Ихъ было двое — баптистъ и евангелистъ. Оба говорили по-русски и были нѣкоторымъ образомъ не чужды русской культуры. Очевидно, ревнительные комитеты отыскивали ихъ по всему англо-саксонскому міру для предстоявшей задачи. Впрочемъ, русская культура у обоихъ была, такъ сказать, со щербинкой. Баптистъ былъ Геліеръ, еврей изъ Витебска, очень молодой и тщедушный тѣломъ. Родители привезли его въ Лондонъ десятилѣтнимъ мальчикомъ, но на слѣдующій годъ онъ сталъ сиротой и очутился буквально на мостовой. Баптистская конгрегація подобрала его, воспитала въ одной изъ своихъ школъ, потомъ провела сквозь семинарію и послала на дальній западъ Канады пробовать свои духовныя крылья. Евангелистъ былъ Стефаніанцъ, армянинъ изъ Тифлиса. Онъ былъ нѣсколько постарше и почти вдвое выше Геліера. Отчасти въ пику своему сопернику, онъ охотно разсказывалъ, что принадлежитъ къ зажиточной семьѣ.
— Мой папаша — конный человѣкъ, — повторялъ онъ. — Мы хорошо знаемъ, что такое лошадь…
Въ дѣтствѣ Стефаніанцъ прошелъ сквозь три класса одной изъ кавказскихъ гимназій, потомъ поступилъ въ евангелическую семинарію въ турецкой Арменіи, наконецъ, оттуда перевелся въ Нью-Іоркъ, въ соотвѣтственную духовную академію. Въ академіи впрочемъ онъ пробылъ всего около года и теперь пытался перейти на практическую почву.
Я не знаю, на какомъ языкѣ думали гг. миссіонеры, но говорили они по-англійски и по-русски одинаково скверно, съ нескладными выраженіями и характернымъ акцентомъ. Въ особенности каждый разговоръ ихъ по-русски напоминалъ сцены изъ народнаго быта въ извѣстномъ стилѣ. Разумѣется, ихъ дѣятельность среди такого закоснѣлаго народа, какъ духоборы, не могла имѣть никакого успѣха. Геліеръ все-таки былъ попроворнѣе. Онъ былъ полонъ благодарности къ своей конгрегаціи, воспитавшей его и сдѣлавшей изъ него человѣка, и по-своему былъ очень преданъ своей идеѣ. Зато онъ горько жаловался на нераскаянность русскихъ диссидентовъ.
— Это такой народъ, — говорилъ онъ, — не хочетъ уважать ничего! Я имъ говорю: вы мужики, что вы можете понимать? Дайте, я вамъ устрою школу и буду просвѣщать вашихъ дѣтей съ писаніемъ, какъ всѣ порядочные люди. А они говорятъ: «Ты про чужое писаніе не расписывай, а говори отъ ума. У тебя что на плечахъ, — голова или дыня? Кажи намъ, что у тебя есть подъ коркой»…
