А Жора Семёнов не боялся. Он выступал постоянно: и на собраниях, и в столовой, даже в раздевалке. Хорошо говорил, от сердца, люди так и льнули к нему, заслушивались. И чем сильнее накалялась обстановка на заводе, тем больше собиралось вокруг него рабочих. Его и хватали не раз, и допрашивали постоянно, а он всё равно не прекращал агитировать. Сегодня не арестовали: возможно, очередь не дошла. Завтра допрос продолжится, и многие, кого не вызвали сегодня, со страхом ожидали новую смену. А Жора, как ни в чём не бывало, агитировал за стачку.
– Хватит терпеть, товарищи! – его зычный голос возвышался над сомкнутыми спинами. – Необходимо как можно скорее заявить о нашем несогласии. У нас есть оружие – стачки и забастовки, так давайте использовать их. Мы не бесправный скот! Не хотят по-хорошему? Будем действовать силой, будем говорить на их языке. Надо напомнить Сахарову и его управляющим об ответственности перед рабочим классом. Потребуем ограничить трудодень, потребуем выплат время и в полном объёме, и чтоб прекратили эти унизительные обыски! В конце концов, давайте требовать рабочий контроль над производством. Иначе совсем задавят. Сколько можно позволять нами вертеть?
– И повысить зарплату! – добавили из толпы.
– Императора долой! – крикнул следом. – И попов долой. Довольно нами помыкать! Все они заодно!
– Завтра объявляется всеобщая стачка, – продолжал Жора, – кто желает участвовать, встречаемся у заводоуправления утром. Сборочный, сварочный, кузнечный и термический цеха точно пойдут. Другие, уверен, тоже в стороне не останутся.
Матвей заслушался. Жора не сказал ничего нового, но его пылкая речь цепляла и никак не желала отпускать. Но Матвей размышлял не о пламенных словах агитатора. Беспокоило то, что если произойдёт всеобщая стачка, завод встанет. А встанет завод – не будет работы. В прошлый и позапрошлый разы, когда бастовали, пропадали по два-три дня. Разумеется, их никто не оплатил, а некоторых участников даже оштрафовали. А после предыдущей крупной стачки с завода пропал партийный активист Лёха Подзаборный. Куда делся – непонятно. Кто знал его поближе, поговаривали страшное: жандармы пустили парня в расход. Потому-то Матвей и держался в стороне от подобных мероприятий: не хотел рисковать понапрасну.
– Э, Матюх, а ты – с нами? Или отсидишься, как всегда? – раздался за спиной молодой, наглый голос, и только тут Матвей осознал, что уже несколько минут застыл на месте, разинув рот. Обернулся: рядом с соседним шкафчиком – двое. Кондрашка со своей обычной презрительной гримасой и его приятель – электрик Данила из ремонтной бригады, коренастый, крепкий парень с вызывающим взглядом и тяжёлыми кулаками. Он-то и окликнул Матвея.
