— Что же вамъ понравилось въ Вѣнѣ? — спросилъ я.
Кончакъ задумчиво покачалъ головой.
— Большой городъ Вѣдень, — сказалъ онъ, — въ десять разъ больше Кіева, а порядокъ одинъ. Людей еще больше, бѣгаютъ съ утра до вечера по улицамъ, все одно какъ здѣсь. Гар, гар, гар! — а сами не знаютъ, зачѣмъ. Работа есть, тяжело; работы нѣтъ, ѣды нѣтъ.
— А какъ же вы разговаривали въ Вѣнѣ? — поинтересовался я.
— Овва! — сказалъ Кончакъ. — Въ цесарской державѣ половина народа по-нашему говоритъ, по-хохлацки, всѣ простые люди. Только выходитъ у нихъ не ясно, какіе дзакаютъ, а какіе чвокаютъ, а какіе за каждымъ словомъ: кай кай да чо чо, а понять все у нихъ можно, что къ чему… Сталъ я съ Вѣдня волочиться по цесарству, попалъ я въ Брно, изъ Брна въ Градискъ, изъ Градиска въ Прагу, — вездѣ жить худо, какъ въ карманѣ ни шиляга…
— Неужели вы пѣшкомъ ходили? — удивился я.
— А какъ же? — сказалъ Кончакъ. — На что же мнѣ Богъ ноги далъ, какъ не ходить? Я и теперь хожу… Попалъ я въ Горную Буду, въ копальню. Несвычно мнѣ было, темно, вода, духъ трудный. Сказалъ мнѣ одинъ шлензакъ (силезецъ): «Пойди на закатъ солнца, на краю земли есть большое море, за тымъ моремъ другая земля. Можетъ тамъ для бѣднаго человѣка жить просторнѣе»… — Ага, — думаю себѣ, — пойду искать тое море и тую землю…
Я слушалъ его разсказъ, какъ старинную сказку, которая странно противорѣчила окружавшей насъ прозѣ большого города. На эстрадѣ духовой оркестръ игралъ бравурный маршъ, по рѣкѣ сновали взадъ и впередъ огромные паровые паромы и пароходы, унизанные публикой, а рядомъ со мной сидѣлъ новый Иванъ крестьянскій сынъ, который пустился по бѣлу свѣту пѣшкомъ отыскивать кисельное царство и не нашелъ его.
— Какъ же вы шли? — недоумѣвалъ я. — Были у васъ деньги?..
— Було трохи! — сказалъ Кончакъ. — Копъ съ сотню було (пятнадцать рублей). Еще лопата у меня была, да мотыка, я ихъ съ собою несъ, да и сюда принесъ.
— Какъ же васъ въ тюрьму не забрали? — невольно сказалъ я.
— И то забрали! — невозмутимо сказалъ Кончакъ. — Пришелъ я въ горы, высокія такія, выше Карпатовъ и Горной Буды, зашелъ въ слободу, говорю: дайте мнѣ поисть, показываю лопату, топоръ, — значитъ, работать буду. Собрались предо мной люди, посмотрятъ на меня, да чего-то пролопочутъ, и опять посмотрятъ, какъ баранъ на воду, и опять пролопочутъ. Понять не могу я у нихъ, а только слышу: amtmann, а я зналъ, что amtmann значитъ староста. Зло меня взяло. — Злыдни вы, говорю, горные! На что мнѣ амтманъ, — говорю, — дайте мнѣ хлѣба,
