Рябчиковъ метнулъ въ его сторону злой взглядъ, потомъ налилъ себѣ большую рюмку и снова опрокинулъ въ ротъ, но задержалъ ее и проглотилъ только тогда, когда ему стало не въ моготу удерживать пламенную жидкость.
Рябчиковъ былъ чернорабочій, и ему и въ Америкѣ жилось не сладко. Правая рука его была повреждена послѣ несчастнаго паденія съ корабельной сходни и теперь мѣшала ему работать, какъ слѣдуетъ. Онъ, напримѣръ, могъ таскать мягкіе мѣшки, но рука его мало годилась для того, чтобы поддерживать четвероугольный ящикъ. Земляная работа тоже была для него не по силамъ, ибо ему было трудно поддерживать лопату своей испорченной рукой. Онъ постоянно мѣнялъ мѣста и города въ надеждѣ найти что-нибудь болѣе подходящее. Въ Нью-Іоркъ онъ попалъ изъ Риги съ грузовымъ пароходомъ. Въ то лѣто заработки носильщиковъ были такъ хороши, что, недолго думая, онъ остался на берегу. Съ тѣхъ поръ ему, однако, часто приходилось сидѣть безъ работы и бѣдствовать. Онъ крѣпко зашибалъ и во хмелю былъ буенъ и постоянно заводилъ драки. Въ общемъ это былъ мрачный, много видѣвшій и много ненавидѣвшій человѣкъ. Онъ былъ однимъ изъ наиболѣе грамотныхъ въ кружкѣ, порядочно говорилъ по-англійски и имѣлъ довольно отчетливое представленіе объ особенностяхъ политической жизни Нью-Іорка, которая для большинства членовъ оставалась въ значительной степени китайской грамотой.
Усольцевъ тоже остановился въ дверяхъ и разговаривалъ съ недавно пришедшимъ гостемъ. Оба они были довольно похожи другъ на друга: толстые, присадистые, съ калмыковатыми лицами и длинными висячими усами. Но новопришедшій былъ въ черномъ сюртукѣ, и его большіе, безцвѣтно-сѣрые глаза было вооружены свѣтлыми очками въ золотой оправѣ. Это былъ Рулевой, единственный интеллигентъ въ составѣ гостей на вечеринкѣ. Онъ тоже пріѣхалъ совсѣмъ недавно, и положеніе его было безпомощнѣе, чѣмъ у всѣхъ этихъ ремесленниковъ, именно благодаря его черному сюртуку. Въ Россіи онъ былъ сперва народнымъ учителемъ, потомъ фельдшеромъ, потомъ земскимъ статистикомъ, потомъ, съ прекращеніемъ статистики, остался за штатомъ и рѣшилъ уѣхать въ Америку на деньги, скопленныя въ теченіе пятнадцатилѣтней работы. Рулевой тоже не говорилъ по-англійски и не зналъ никакого ремесла. Изъ Россіи онъ привезъ нѣсколько десятковъ долларовъ, но они были на исходѣ, и до сихъ поръ онъ не могъ отыскать себѣ работы. Изо-дня въ день онъ кое-какъ прочитывалъ рядъ объявленій и ходилъ съ одного конца города въ другой, стараясь найти какое-нибудь мѣсто; но его нигдѣ не принимали. Онъ былъ готовъ на самую трудную и черную работу, но наниматель прежде всего осматривалъ его руки, потомъ отсылалъ его обратно. Даже «выжиматели пота» въ маленькихъ еврейскихъ мастерскихъ не хотѣли принять его, хотя онъ выражалъ готовность на самую ничтожную плату. Черный сюртукъ и золотые очки Рулевого не подходили для ихъ операцій. Они подыскивали себѣ самыхъ захудалыхъ еврейчиковъ, маленькихъ, тощихъ, на смерть испуганныхъ Америкой и готовыхъ на всякое мученичество, лишь бы не погибнуть безъ пищи и пріюта.
