— А ты тоже пойдешь въ прислуги? — спросила Авдотья.
Лицо Ривки пріобрѣло угрюмый видъ.
— А ни! — сказала она. — Я буду сама себѣ человѣкъ!.
— Что же ты будешь дѣлать? — настаивала Авдотья.
— Сигаренъ, — сказала Ривка, — и папиросенъ. Я вже видала и въ старомъ мѣстѣ, якъ ихъ дѣлаютъ. У кого умъ есть, то завше не трудно вывчиться!
— Я бы тоже испытала, — сказала Авдотья.
— А ни! — убѣдительно повторила Ривка. — Отъ папиросенъ духъ идетъ. Ты не привыкъ.
— А ты вѣдь тоже не привычна! — возразила Авдотья, сообразивъ, что ея спутница только еще хочетъ «вывчиться» новому ремеслу.
— Фа! — сказала Ривка. — Ты деревенскій гое[4], ты любишь вольны духъ, а я виленска. Виленскій крѣпкій вонь, мой носъ привыкъ.
Авдотья ничего не возражала.
— За того ты лучше иди въ прислуге! — разсудительно продолжала Ривка. — Въ Америкѣ кушать много даютъ. Толстѣть станешь, бѣлый будешь, новый мужъ возьмешь.
Ривка знала подробности Авдотьиной исторіи и относилась къ нимъ въ высшей степени легкомысленно.
— А ты почто не пойдешь въ прислуги? — опять спросила Авдотья немного недовѣрчиво.
Ривка окончательно разсердилась.
— Нехай ихъ всѣ черты возьмутъ! — сказала она со злобой. — Ты — ковалиха, ты въ хозяяхъ жила. А я съ измалечки въ людяхъ. Мало они мой кровь пили. Нехай они себѣ лопнутъ!..
— Теперь южъ досыть! — прибавила она, немного успокоившись. — Я буду себѣ сама, сама!..
Ривкѣ, какъ и Авдотьѣ, было тридцать лѣтъ; она была еврейская прислуга и получала жалованье по третямъ, — шесть, восемь рублей въ треть, а если помѣсячно, то по два рубля въ мѣсяцъ. Изъ этихъ денегъ она еще должна была помогать старой полуслѣпой матери, которая торговала пряниками и иголками въ одной изъ каменныхъ нишъ городской стѣны.
Стремленіе уѣхать въ Америку захватило Ривку еще молодой дѣвушкой. Даже когда Абрумка Рукавекъ, который служилъ «попихачемъ» у богатаго Ефроима, вдругъ задумалъ провести ее подъ свадебнымъ балдахиномъ, она сурово отвѣтила:
— Сперва поѣзжай въ Америку, посмотри на бѣлый свѣтъ; заработай немного денегъ, чтобы наши дѣти не мучились, какъ нищіе!..
Но у Абрумки были маленькіе слезящіеся глазки, которые не могли смотрѣть на бѣлый свѣтъ, не щурясь; онъ такъ и остался попихачемъ и не завелъ даже собственнаго «краму», а Ривка стала понемногу копить деньги, по рублю въ мѣсяцъ, по три рубля въ треть, и за десять лѣтъ накопила-таки деньги, необходимыя для переѣзда въ Америку.
Зато, вступивъ на бортъ переселенческаго корабля, она сразу отреклась отъ всей старой жизни и даже отъ Абрумки и была полна рѣшимости пуститься по совсѣмъ новой дорогѣ и добиться тѣхъ бархатовъ и шелковъ, которые она видѣла по праздникамъ на своихъ многочисленныхъ барыняхъ. Ея душа стала острой и зубастой. Она походила теперь на небольшую бродячую кошку, которая готова пуститься на самыя отчаянныя штуки, забираться въ чужіе чуланы, красть голубей изъ голубятенъ, построить независимое гнѣздо между амбарами, на зло собакамъ, мальчишкамъ и дворникамъ.
