Онъ пошелъ. Его взяли. „Что у васъ въ карманахъ?“ „Револьверъ“. А онъ ѣздилъ по селамъ на осмотры, безъ револьвера нельзя. Повалили его на сундукъ, стали обыскивать, избили. Становой раньше распорядился: двѣ каталажки очистить и двѣ пары кандаловъ. Въ кандалы хотѣлъ заковать.
Меня позвали изъ церкви, арестовали, обыскъ сдѣлали. Повезли. Въ городѣ рядомъ посадили меня и сына. У меня сердце болитъ за него: у него дѣти. А у него болитъ за меня. Стучать научиться не могъ, въ умъ нейдетъ, изъ памяти теряется. Встанешь утромъ, стукнешь: „вотъ молъ я“. И онъ стукнетъ. Стало здоровье разстраиваться. Не спалъ, ѣды не ѣлъ. Тюремное начальство, спасибо, хорошо относилось. Черезъ мѣсяцъ все же выпустили на поруки дочери, за пятьсотъ рублей залогу. Изъ камеры подъ руки вывели, не идутъ ноги.
Вернулся домой въ великій понедѣльникъ. Вся деревня собралась, и старые, и малые. Трогательно было. Они за меня вставали и просьбу подавали архіерею и въ синодъ, да не уважили имъ.
Постъ я пробылъ, поѣхалъ по деревнямъ, какъ полагается пастырю. Опять доносъ: священникъ притворяется больнымъ.
Меня выслали въ Толгскій монастырь. Тамъ мнѣ даже кельи не дали, посадили въ холодный баракъ. Я къ дочери ходилъ. Въ четырехъ верстахъ зять священствовалъ. Тоже доносили, но владыка не велѣлъ препятствовать. Больше у дочери жилъ. Сынъ пять мѣсяцевъ просидѣлъ, выпустили его. Потомъ судъ былъ. Всѣ крестьяне показывали за насъ. Только одинъ нашелся. Его сыщикъ подослалъ попросить книжки у насъ. Сынъ далъ „Донскую Рѣчь“. А онъ сыщику отдалъ и получилъ бутылку водки. Этотъ показывалъ противъ насъ. За рѣчи насъ оправдали, а за книжки осудили сына на годъ съ зачетомъ прежняго.
Выпустили меня на волю. Но мѣста не вернули. Владыка Яковъ перевелъ на другое мѣсто. Я къ нему: „За что же, владыко? Я оправданъ“. — „Ну такъ что же, переходите на новое мѣсто“. — „Я слишкомъ старъ, — говорю. — Свыкся съ прихожанами. Чувство у меня. Тамъ могилы отца, матери, жены“. — „Какія тутъ чувства? Переходите“. — „Но вѣдь меня прихожане выбирали. Я признаю этотъ путь правильнымъ“. — „Полно вамъ, — говоритъ. — Насъ, архіереевъ, и то переводятъ“. — „А по-моему, и отъ этого, кромѣ вреда, ничего не происходитъ. Вы паствѣ чужіе, и она вамъ чужая. Безъ всякой связи“.
Такъ прямо и сказалъ. Раньше привыкъ правду говорить, а теперь и подавно. Я старый человѣкъ.
— „Уходите, — говоритъ, — вы ужасный человѣкъ. Я не хочу съ вами разговаривать… Ну, выходите въ отставку!“ — „Владыко, мнѣ до полной пенсіи три съ половиною мѣсяца. Дайте это дослужить на старомъ пепелищѣ“. — „Не могу“.
