Я вышелъ въ отставку.
Черствый человѣкъ. Еще когда я жилъ въ монастырѣ, другой зять хлопоталъ: „Разрѣшите пріѣхать, вещи ликвидировать“. — „Не могу“. — „Да вѣдь надо квартиру очистить другому священнику“. — „Такъ вы, молъ, велите вынести и поставить на улицѣ“.
Я ему сказалъ: „Передъ Рождествомъ крестьянинъ и собаку съ цѣпи спускаетъ: пускай побѣгаетъ, а насъ вотъ заперли“. — „Такъ вамъ и надо. Какое вамъ дѣло разговаривать съ мужиками? Вы знайте свою церковь“. — „Да вѣдь Христосъ тоже говорилъ съ народомъ“. — „То Христосъ, а не мы съ вами. Какое вамъ дѣло до ихнихъ нуждъ?“. — „Ахъ, — говорю, — владыко, вы сидите въ четырехъ стѣнахъ, ничего не знаете. Какое же сердце стерпитъ? Очень бѣдности много“. — „Ну дайте имъ подписные листы, пусть собираютъ на бѣдность“. Смѣется, что ли…
Все же пенсію выхлопотали. Живу у зятя. Лѣтомъ энергію въ садъ зарываю, сажаю, окапываю, ягоды, овощи, цвѣты. Ульи завелъ. Зимою тоскливо. Привыкъ я работать. Кое-когда пріѣдешь въ свое прежнее село… О, встрѣчаютъ радостно, руки цѣлуютъ, бѣгутъ. „Батюшка, почто уѣзжаешь, живи съ нами“. — „Гдѣ же я жить стану? У меня и дома теперь нѣтъ“. — „Ничего, мы дадимъ“. Арина говоритъ: „У меня живи“. — „Я, говорю, даромъ не стану. Развѣ косить буду. Я умѣю. Все хлѣбъ даромъ не буду ѣсть“, — „Ну, говоритъ, гдѣ тебѣ, старенькому? Развѣ цыплятъ постережешь“. Такое практическое направленіе ума.
Кружусь кругомъ села, какъ птица кругомъ гнѣзда. Тамъ мое гнѣздо. Дѣтишки тоже, ученики, Когда выпустили меня, я говорю: „Ребята, васъ не смущаетъ, что я просидѣлъ въ тюрьмѣ?“ — „Нѣтъ, батюшка, нѣтъ. Мы понимаемъ“. А того торговца, Огнева, дѣтямъ прохода нѣтъ: Іуда, да Іуда.
Ужъ я долженъ былъ разъяснить: чѣмъ же они виноваты за старшихъ?..».
Онъ вздохнулъ.
— Раньше, казалось, что открывается широкій путь, но потомъ закрылось. Теперь все затаилось, вглубь недовольство ушло. Настроеніе подавленное, а спокойствія нѣтъ никакого… Миръ нуженъ намъ, хоть плохой, хоть временный. Раны лѣчить. Всѣ въ ранахъ ходимъ, голодные, обиженные.
Мы долго молчали.
— А сознаніе выросло, — сказалъ отецъ Александръ, — только говорить, пожалуй, боятся. Прежде боялись и думать. И даже духовенство, хотя и задавлено, но большей частью сочувствуетъ. Только задавлено очень… Дѣти, начальство… Благочинный намъ за поведеніе отмѣтки ставитъ, какъ школьникамъ. Кому — три, кому — четыре. Я въ августѣ получилъ орденъ святыя Анны третьей степени, а въ декабрѣ за поведеніе получилъ тройку.
