Нет, Габриэлю нужно было совершенно в другое место: пройти пятьсот шагов через парк и посмотреть в окно на четвёртом этаже расположенного напротив дома.
Ему просто необходимо было знать, что с Забавой ничего не случилось, пока он не имел возможности за ней присматривать.
А всё, что стояло на пути Габриэля к этой цели, пробуждало в нём такие разные и непонятные чувства: тревогу, злость, смятение и безысходное отчаяние.
Плевать ему было на то, что у него оказалось сильнейшее сотрясение мозга, а переломанные рёбра и нога мешали нормально передвигаться, ему нужно было показаться на глаза маленькой хрупкой девушке, придумывающей эльфов и драконов, чтобы услышать её облегчённый вздох и увидеть трогающею губы светлую улыбку.
И Габриэль обязательно бы сбежал к ней! Полумёртвый бы приполз, на остатке последних сил, если бы не родители Феликса.
Они у парня были такими замечательными! И бог знает почему, но Габриэлю было ужасно стыдно, что настоящий сын им частенько грубил и незаслуженно обижал, словно это он сам совершал такие неприглядные поступки. Только слёзы матери останавливали Габриэля от побега из больницы. Они ранили его так же сильно, как и мысль о том, что Забава сходит с ума, вот уже который день ожидая его появления в парке.
В день, когда Габриэля выписали из больницы и сняли гипс, он попросил отца отвезти его в парк на перекрёстке проспекта Победы и улицы Весенней. А перед тем как сесть в машину долго смотрел на своё отражение в стекле дверцы, всё ещё с трудом принимая свою новую внешность: Феликс был русоволосым, высоким и крепким, эдакий русский богатырь с косой саженью в плечах. И ощущать себя в его шкуре Габриэлю было некомфортно, хотелось сбросить с себя десяток килограмм его мышечной массы и, легко оттолкнувшись от земли, взлететь вверх. Вот только крылья он отдал в обмен на это тело, обитать в котором ему теперь придётся до конца своих дней, и Габриэль надеялся, что никогда об этом не пожалеет.
Как же тяжело ему давались шаги по парку. Травмированная нога ощущалась чужеродной и слабой. Габриэль молил бога лишь о том, чтобы она в самый неподходящий момент не подвернулась, и он не упал. Это было бы ужасно. Опозорился бы перед Забавой он вряд ли, с её-то слепой любовью к Феликсу, а вот напугал бы до заикания точно.
Но ведь он шёл к ней не для этого. Собственно, зачем он это делал, Габриэль пока и сам не понимал. Его тянуло к Забаве, вело как на верёвочке, и все мысли были о ней, словно ничего другого кроме неё в этом мире не существовало.
