– А-а, путь, – расслышал тот, улыбнулся и повернулся к матросу: – Жора, куда у нас путь наметился?
– Пока никуда, на Ташкент сегодня поезда нету.
– А то бы со мной, а? – предложил Николай. – У нас в колхозе и примут хорошо, и дело какое-никакое найдется.
– Спасибо, Коля, – покачал головой Жора, – но тебе в Сибирь, а там уже морозы на носу. А нас в теплые края помануло. Косточки уцелевшие погреть. Да и хватит вашему колхозу одного инвалида. Куда ж их плодить!
– Ну, как знаете, было бы предложено. Слушай, Жора, я сам не могу сгонять – вдруг опоздаю на поезд. Да и вряд ли чего найду, а ты уже тут, как я понял, все ходы-выходы знаешь. Может, смаракуешь пузырек по-быстрому. Вот деньги.
– Без проблем, Коля, у меня же транспорт! – расплылся в улыбке Жора, пересчитал купюры и пошутил: – Это у вас одна нога здесь – другая там, пока-а это допрыгаете; а у меня обе на тележке. Слушай, а где мой «опель-капитан»?
Ага, тута. Давайте, сажайте на катер!
Он вооружился двумя квадратными чурочками и, отталкиваясь ими от пола, покатил к выходу. Сразу от дверей вокзала и до автотрассы, ведущей из Талды-Кургана в Алма-Ату, раскинулся маленький базарчик, где на столах и прямо на полу на брезентовых пологах были выставлены дары природы: яблоки, груши, помидоры; но особенно много было арбузов и дынь. Здесь не было так людно, как на перроне, лишь торговцы лениво переговаривались друг с другом, да пять-шесть потенциальных покупателей столь же лениво прогуливались от одного стола к другому, стараясь выбрать покупку по душе. Именно по душе, а не по цене: цены были просто бросовыми и доступными любому. А инвалидам в военной форме торговцы давали вообще без денег. Жора направился к дальнему, у самой дороги, прилавку, но путь ему перегородил остановившийся в центре площади милицейский фургон, известный в просторечии, как «Маруся». Из кабины бодро выскочил молодой, но довольно толстый сержант с крупным мясистым лицом и выпустил из задних дверей трех женщин, одетых в одинаковые черные хлопчато-бумажные костюмы. Кивнув в сторону вокзала, он пожал каждой из них руку, сказал что-то ободряющее и, взяв под козырек, снова нырнул в кабину. «Маруся» тут же рванула с места, обдав их и погодившегося тут моряка на тележке облачком сизого дыма, и через минуту скрылась из виду за придорожными домами. Поперхнувшись дымом, матрос вдогонку обложил сержанта бранью, обозвал его салагой и тыловой крысой и, почувствовав молчаливое одобрение женщин, приветливо махнул им сорванной с головы бескозыркой:
