Теперь все это заслонилось немым укором личной вины. «Господи, почему Ты взял его прежде меня, взывала она к Богу. – Ведь я готова ко всему и уже отживаю свой век, а он такой молодой. Это несправедливо. Почему?» И ничего не слышала в ответ. Потому что не слушала. Замкнувшаяся в себе, она часами сидела в полном отрешении от мира, недвижным взглядом уставившись
в одну точку. И близкие не решались потревожить ее разговорами, понимали ее состояние. Тут нужны были слова, которые могли бы если не утешить, то хотя бы отвлечь от печальной мысли; а где найти слова в такой ситуации?
Сергей нашел. Он интуитивно почувствовал, в чем Ксения корит себя, и перед отъездом решил поговорить с ней откровенно. Они сидели за столом, и Ксения безропотно выслушивала все, что он говорит. Только вряд ли она внимала его словам. Тогда он спросил:
– Знаешь, Ксюша, что больше всего болит у таких инвалидов, как я?
– Что? – сразу же напряглась она.
– Оторванная нога. Она больше всего болит. Я не говорю – отнятая. Отнимают больную, а у меня оторвало здоровую. И нет-нет да и заноет она – спасу нет, как заноет, хоть ты криком кричи. И не только во сне. Хотя чаще всего именно тогда и особенно в колене. Очнешься от боли – а ноги-то нету. А боль есть, продолжает быть. Ах, как мозжит то колено! Это, Ксюша, только одна нога. У Жоры не было двух, оттого-то и было ему тяжелее вдвое. Прости за такие подробности, но я знаю об этом не только из собственного опыта, но и из его писем. Мне он мог открыться: во-первых, я от него далеко и при всем желании не мог бы заставить его обратиться к врачам; а во-вторых, он знал, что то же самое происходит и со мной. И о судьбе нашей я одного с ним мнения. Сколько Господь выделил нам для жизни, столько мы и возьмем. И врач у нас только один – Христос. Но Жора совсем не жаловался на жизнь, наоборот: в последнем письме он благодарил судьбу за то, что встретил, как он выразился, «нашу Веру, которая указала нам с тобой новый курс. Курс на жизнь с Богом». Догадываешься, Ксюша, как он закончил это письмо?
Сергей только теперь вытащил аккуратный треугольник из своего портфеля и разгладил его на столе:
– Почитаешь?
Ксения бережно взяла листок. Почерк был похож на ее – красивый, убористый. Слезы застилали глаза, буквы сливались, залезали одна на другую, но постепенно все выровнялось, и она стала разбирать слова, с жадностью вчитываясь в каждое из них. Это была исповедь Жоры, в которой он прощался со своим другом.
