И отозвалась она в нем таким благословением, какого никогда не испытаешь от обычного «спасибо». Достаточно сказать, что глаза этого далеко не сентиментального мужчины увлажнились, хотел он этого или нет. То есть это его доброе деяние вернулось ему сторицей через молитву детишек Богу. (Пройдет время, и он уже будет точно знать, что «всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов»).
А пока... Пока он в сильном смущении (что о нем подумают Мария с Арсением! Да те же дети!) смахнул с ресниц невольные слезы благоговения и усилием воли подавил в себе желание присоединиться к благодарной молитве Богу. Но потаенная борьба эмоций, ясно отражавшаяся на лице майора, была красноречивее слов и свидетельствовала как о духовном порыве, так и о том, с каким трудом удалось погасить его. Все это не ускользнуло от внимания опытного Гулько.
– Посидите с детишками, Федор Игнатьевич, – попросил он. – А я бы пока с мыслями собрался, а? Посидите с ними.
– Да, да, конечно, – с готовностью закивал Лукин.
– Что-то размечтался я. Ты обмолвился, что потом все же узнал о судьбе Полуяровских. Что? Ты повспоминай, пожалуйста, пока я с детворой чаи погоняю. Хорошо бы начать с Ксении: как познакомились с ней, за что ее убрали... С Владленом у нас более или менее что-то ясно, а вот о ней – совсем ничего.
–*–*–*–
Арсений видел, как быстро завязалась непринужденная беседа Лукина с ребятишками, и в полном удовлетворении закрыл глаза. «Хорошего человека послал нам Господь, – подумал он. – И послал явно неспроста. Что он просил? Ах, да, начать с Ксении... Будто знает, что не проходит и дня, чтобы мы с Марией не вспомнили ее. Все у нас с Марией связано с ней. С самой первой встречи».
Он грустно вздохнул и предался воспоминаниям.
И уже словно издалека доносилось до него щебетанье разговорившихся детей, изредка перебиваемое густым басом гостя. В этом пограничном состоянии между сном и явью все ему виделось так, как было тогда, в далекие теперь двадцатые.
Да, знакомство состоялось в тот памятный день в Благмоне, когда над ним, умирающим, склонились в молитве Ксения и матушка монастыря. Жадно вслушиваясь в простые, доходчивые слова, он вдруг увидел ослепительный свет, хотя солнце даже не угадывалось за низко зависшими над землей свинцовыми тучами.
Свет был настолько ярким, что он зажмурился, но и с закрытыми глазами отчетливо видел этих двух женщин; только стояли они почему-то уже не здесь, рядом с ним, а где-то поодаль, и от них его отделяла широкая полноводная река. Они призывно махали ему и в то же время указывали на него какому-то человеку, стоявшему на берегу в белой одежде. Арсений даже видел, как набегающая на тот берег вода омывала его босые ноги.
