– А ты и его знаешь? – не менее удивился, даже обрадовался Лукин. – Вот это уже удача, так удача. Так знаешь, говоришь?
– Знавал. А... почему бывшего?
– Потому что сейчас его судят как военного преступника.
– Как преступника! – не удержался на этот раз от восклицания Арсений. – Вы сказали: преступника? – Он повернулся к жене: – Мария, ты слышишь? – И снова к майору: – Неужели разоблачили этого изверга и он наконец-то получит по заслугам?
– Значит, ты знал его?
– Что вас конкретно интересует?
– Его деятельность в Херсоне в конце двадцатых годов. Современного материала на него хватает за глаза, но мне важен именно тот период. Может быть, ты знаешь, с кем он водил дружбу? Прикрывал кого-то, что в то время было на каждом шагу? Или, наоборот, кто-то прикрывал его? В общем, его связи.
– Понимаю, – кивнул Гулько и придвинул к себе фотографию. – К преступлениям Бузыкина этот человек вряд ли имел хоть какое-то отношение. Это Владлен Полуяровский, художник. Потом...
Лукин, недослушав, вскочил при этих словах и взволнованно заходил по комнате. Молча понаблюдав за ним, Арсений продолжил, медленно расставляя слова:
– Потом он занялся антиквариатом и разбогател. Долгое время ладил с властями, подкармливал их... – Он снова смолк, внимательно изучая фотографию. – Хотя что-то в нем не то. Как бы и он, и не он. А может быть, и зря сомневаюсь: память уже не та, что прежде.
– Нет, дорогой друг, – справился наконец майор с волнением и взял фотографию из рук Гулько: – Сомневаешься ты правильно. Это фото другого человека. Это матрос Видов, а не Полуяровский.
– Жорик? – выдохнул Арсений, интуитивно подавшись вперед всем корпусом. Теперь настал черед ему разволноваться: – Как же я сразу не догадался? – И вдруг схватился рукой за сердце и обмяк от ошеломившего его известия. Моментально подскочившая Мария бережно увела его обратно на койку и уложила, повыше подложив подушку. Потом умоляюще взглянула на Лукина:
– Пусть немного отдохнет, а потом договорите.
– Ладно, ладно, – виновато засуетился майор. – Ты, Арсений, только не волнуйся. Не думал я тебя так-то оглоушить. Мне ведь сказали о твоем состоянии, а я... Ах, ты, беда-то.
– Не винитесь, Федор Игнатьевич, это весть хорошая. Мы о такой вести с Марией сколько уж лет молимся. И вот домолились. Теперь спрашивайте: что сам не вспомню, Мария подскажет.
– Нет-нет, все потом. Успеется, если что.
– Но я же вижу, что вам не терпится. Спрашивайте.
– Ты сказал, Жорик? Кто это?
