– Тогда я помолюсь над вами, а вы просите Господа простить грехи ваши и принять вас. Как умеете, так и просите. Он слышит вас.
И полилась самая благословенная в жизни Гурьяна и Дуни проповедь любви Христовой, просьба-молитва к Нему об их, как оказалось, самом сокровенном желании – быть с Господом, служить Ему. Выходит, подспудно они всегда думали об этом, но сами же и ставили душе заслон на пути к Богу. Теперь преграда рухнула, и в слезном покаянии освобождалась душа от рабства греха. И опять каждый в доме славил Бога, теперь уже за спасенные сегодня души.
– Прими их, Господи, – просил доктор Ромке. – Да будет благословенно имя Твое вовеки!
– Спаси и помилуй, Господи, всех приходящих к Тебе, – вторили вслед ему и обе сестры.
И, казалось, Сам Господь отвечал им: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15:7).
Долго еще после покаяния по-детски прерывисто всхлипывала Дуня, а сестры нежно обнимали и поглаживали ее. И в каком-то благоговейном отрешении пребывал Гурьян, все еще не до конца осмысливший свершившееся чудо. Теперь они все вместе спокойно ожидали, когда Ксения очнется вновь, чтобы разговорить ее, обо всем расспросить. Только по прошествии времени Ромке выяснит, что голос она потеряла, поэтому верующие их церкви не перестанут молиться за нее.
Молились они и за Гурьяна и, забегая вперед, скажем, что срок, отпущенный ему медицинской комиссией, то есть от силы год, не стал ему ограничением. Прожил он в полном согласии с Божьей волей и по Его милости еще почти пятнадцать лет.
Через неделю гости уехали, но Руди так и продолжал навещать больную и привозил с собой те или иные лекарства как для Ксении, так и для Гурьяна. Со временем оказалось, что ездит он не только из-за них. Через год, когда Ксения начала понемногу ходить, обвенчался доктор с Дуней в своей церкви. Сам вдовый, он десять лет был одиноким, и вот с одобрения членов церкви выбрал себе верную спутницу жизни.
Но все это будет потом, а пока что Гурьян стал налаживать отношения с сельчанами. Собственно, наладились они сами, едва он обмолвился о своем решении вернуться в деревню: отслужил, мол, свое, теперь вот и жить буду тут, и на земле работать, и жену выхаживать.
Такая весть (что вернулся насовсем) пришлась по нутру землякам: чекист-то он хоть и бывший, но чекист – всегда чекист. Он и заступиться за простого человека сможет – не столько ведь в нем страха, раз сам во власти был, – и с жалобой куда пойти, подскажет. Правда, огорчились, что отказался он от лестного предложения стать главой их товарищества. Однако причину отказа сочли столь уважительной (немощная жена – это, брат, причина!), что с того дня перестали обходить стороной их дом, и кто с советом для Ксении зайдет, а кто и с реальной помощью; благо, было еще чем людям делиться. До голодомора, как позже назовут это время, оставались считанные месяцы.
