Артек набрал в грудь воздуха, приготовившись сказать что-нибудь взрослое и серьезное, вроде «вот как?» или «тебе правда понравилось?», или даже «благодарю, уважаемая Элой» — иначе как можно сохранить образ надменного и немного печального творца, немало повидавшего к своим пятнадцати годам; так что он набрал воздуха, развел руками, уже едва видимыми в подступившей даже на эту высоту тьме, склонил голову, как бы скромно принимая похвалу, приготовился говорить…
И не смог.
— Я видела много странных машинных чудес, — сказала Элой. Ее теплые карие глаза словно впитывали дрожащий огонь факела. — Застывших в снегах металлических дьяволов, пустынные залы, залитые горящим камнем, бездонные ледяные колодцы, мигающие нездешним светом компьютерные системы. Но все это было холодное и механическое. Безжизненное. А сейчас передо мной человеческое, самое человеческое, что только можно придумать — искусство. Прекрасное. Живое.
Спускались молча.
— Тебе нужно продолжать рисовать, — сказала девушка, когда они снова оказались внизу, среди холмов и хижин. Вечер полнился привычными звуками — за сараями кто-то визгливо ругался, где-то недовольно кудахтал индюк, пахло огнем, дымом и прокисшими помоями. — Несмотря ни на что. Тебе будет казаться, что это ни к чему, будут опускаться руки — неважно. Рисуй больше и чаще. Рисуй людей. Рисуй мир. Рисуй жизнь. Людям нравится смотреть не на то, что их окружает, а на то, как все должно быть. Ты сможешь подарить им это. Ты станешь великим художником, Артек.
Возможно, она и не произнесла этого последнего — в голове у парня шумело, внутри словно стучала тысяча молоточков, и синие сумерки казались куда холоднее, чем были на самом деле. Они снова устроились у костра — из уважения к Охотнице это место так никто и не занял — и подбросили еще хвороста.
— Ты запомнил? — Элой пытливо всматривалась в лицо юноши, так, будто от его ответа действительно что-то зависело. Костер разгорался плохо — дрова успели малость отсыреть — нещадно дымил и скрипел накопившейся в древесине упрямой влагой. Световой день зимой короток, и деревня медленно отходила ко сну, только перекликались дозорные на двух ветхих сторожевых вышках. Парень вздрогнул, очнулся и торопливо закивал.
— Да ты уже сонный совсем, — догадалась Элой. Артек хотел было возмутиться — какой же он охотник, если не может противостоять богам сна, даже после такого наполненного событиями дня! — но тут же вспомнил о словах рыжеволосой. Художник — вот его настоящее призвание. — Ладно. Доброй ночи.
