Художественный результат такой полемики оказался неожиданным и даже парадоксальным. Толстой с громадной художественной силой показал, что решающую роль в движении и исходе исторических событий, изображенных в "Войне и мире", играют не чьи бы то ни было претензии целенаправленно "двигать" историю, а стихийная жизнедеятельность громадных человеческих массивов, втянутых в эти события. Поведение каждого из участников этих событий в свою очередь подсказано "роевой" жизнью с ее бесконечно разнообразными повседневными интересами, стимулами и чувствами.
В "Войне и мире" новая стадия проникновения романиста в "диалектику души" художественно согласована с решением новых для Толстого вопросов: о движущих силах истории, о ее глубинных закономерностях.
Проблема взаимосвязи истории и психологии, выдвинутая Герценом и Чернышевским, получила у Толстого более полное художественное раскрытие, чем это было доступно не только Чернышевскому, но и Герцену. Роман Толстого оказался в итоге не отрицанием "исторического воззрения" (как это входило в исходную полемическую задачу автора) и не возвратом к представлениям о "вечных", неизменных на все времена законах духовной жизни, а наоборот бесконечным углублением и обогащением художественного историзма.
Исследователи справедливо указывают, что выбор эпохи войн с Наполеоном связан в "Войне и мире" - со стремлением Толстого воспроизвести "эпическое состояние мира", требующее в качестве своей основы событий общенационального значения. Утверждая поэзию патриархально-роевой жизни, романист видел в первой отечественной войне тот узел истории, который объединил людей в общенациональном масштабе.
Такое истолкование источника эпической силы "Войны и мира" недавно было дополнено новым, очень существенным оттенком. Отвергая буржуазную цивилизацию "главным образом за ту разобщенность, которую она несла с собой", романист "с наслаждением окунулся в "пору", отмеченную пафосом стихийно возникшей всеобщности", в эпоху "отечественной войны с ее рубежной ситуацией между жизнью и смертью для всей нации в целом и для каждого в отдельности". {С. Розанова. Толстой и Герцен. М., 1972, стр. 223.} В этом смысле особенно убедителен один из черновых набросков Толстого, приведенный С. Розановой в подтверждение своей мысли и объясняющий выбор не только эпохи, но и героев "Войны и мира": "Я буду писать историю людей, более свободных, чем государственные люди, историю людей, живших в самых выгодных условиях жизни для борьбы и выбора между добром и злом, людей, изведавших все стороны человеческих мыслей, чувств и желаний, людей таких же, как мы, могущих выбирать между рабством и свободой, между образованием и невежеством, между славой и неизвестностью, между властью и ничтожеством, между любовью и ненавистью, людей, свободных от бедности, от невежества и независимых". {Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 томах, т. 13. М., 1949, стр. 72.}
