Об этом пишет и Л. Я. Гинзбург: "Современники так до конца и не поняли, что для Толстого рассуждение, прямо высказанная мысль были равноправным элементом в том "лабиринте сцеплений", каким представлялось ему искусство". {Л. Гинзбург. О психологической прозе. Л., 1971, стр. 327.} Л. Я. Гинзбург права и тогда, когда утверждает, что "отношение к эстетическим возможностям рассуждений сближает Толстого с Герценом". {Там же, стр. 329.} Однако вряд ли она права, когда склоняется к мысли, "не использовал ли Толстой "Былое и думы" в качестве одного из своих источников?". {Л. Гинзбург. "Былое и думы" Герцена. Л., 1957, стр. 197.}
"Былое и думы", как об этом пишет и сама Л. Гинзбург, не роман. Автобиографический герой этой книги совершенно сливается с автором, так что художественная задача - найти соотношение авторского аналитического суждения и голоса героя тут даже не возникает, как не возникает и проблема перехода от документально-исторического материала к вымыслу и вымышленным героям. В "Былом и думах" все - история.
Чернышевский в "Что делать?", пожалуй, впервые в истории русского романа дает авторской мысли (включая сюда и авторский анализ психологии героев, и авторские рассуждения на общие философско-исторические, этические и эстетические темы) права эстетического и конструктивного фактора, так что без этого авторского голоса, четко отделенного от "голосов" персонажей, не могла бы вполне развернуться и "картина эпохи".
По существу у Чернышевского (как затем и у Толстого в "Войне и мире") рассуждения "от автора" вовсе не являются "отступлениями"; это прямое продолжение того же аналитического осмысления жизни, которое развертывалось по ходу сюжета во взаимоотношениях и поступках героев, в анализе психологических мотивов их поведения и т. п. "Публицистическими отступлениями" или "отступлениями историко-философскими" эти авторские рассуждения называют лишь по инерции - в противоречие с признанием за ними конструктивного художественного значения.
Толстой в "Войне и мире" вводит в структуру романа разработанный Герценом (но восходящий еще к Пушкину) прием свободного перехода от изображения "частной" жизни к философии истории, от бытовой и психологической характеристики вымышленных персонажей к такому же детальному психологическому анализу поведения исторических лиц.
Таким образом, Толстой-романист использует в целях полемики идейно-художественные открытия противников - ту новую ступень художественного историзма, которая проявляется у Герцена и Чернышевского в утверждении своеобразного "параллелизма", а точнее - взаимодействия законов истории и психологии. К этому толкает его как раз полемическая установка: вере в прогресс и в науку (и связанному с ней убеждению в способности выдающейся личности оказывать могущественное влияние на ход исторических событий) Толстой противопоставляет иную точку зрения; он утверждает стихийный характер исторического процесса, его неподконтрольность воле и разумению отдельного, хотя бы и выдающегося деятеля.
