— Эти представленія очень заманчивы и привлекательны, сказалъ Филонъ, а для истиннаго философа они даже не являются простыми представленіями. Но какъ въ предыдущемъ случаѣ, такъ и здѣсь оказывается, что для большинства человѣчества эти представленія обманчивы и что ужасы религіи обыкновенно превосходятъ доставляемыя ею утѣшенія.
Общепризнано, что люди никогда такъ охотно не прибѣгаютъ къ благочестію, какъ въ тѣхъ случаяхъ, когда они поражены печалью или угнетены болѣзнью. Развѣ это не является доказательствомъ того, что духъ религіи не столь близко связанъ съ радостью, какъ съ печалью?
— Но опечаленные люди находятъ утѣшеніе въ религіи, отвѣтилъ Клеанѳъ. — Иногда, сказалъ Филонъ; однако, естественно думать, что они составляютъ себѣ объ этихъ невѣдомыхъ существахъ представленіе, соотвѣтствующее тому мрачному и меланхолическому настроенію, въ которомъ находятся, когда приступаютъ къ ихъ созерцанію. Соотвѣтственно съ этимъ мы видимъ, что страшные образы преобладаютъ во всѣхъ религіяхъ; да и мы сами, послѣ употребленія самыхъ возвышенныхъ выраженій для описанія Божества, впадаемъ въ грубѣйшее противорѣчіе съ собою, когда утверждаемъ, что число осужденныхъ безконечно превосходитъ число избранныхъ.
Я рѣшаюсь утверждать, что никогда не было народной религіи, представлявшей состояніе отшедшихъ въ вѣчность душъ въ гакомъ свѣтѣ, который заставилъ-бы родъ людской считать желательнымъ, чтобы подобное состояніе дѣйствительно существовало. Такіе утонченные образцы религіи являются исключительно продуктомъ философіи. Вѣдь между очами нашими и видами на будущее лежитъ смерть, и событіе это такъ устрашаетъ природу, что необходимо придаетъ мрачный колоритъ всему, что лежитъ за нимъ, и вызываетъ у большинства людей представленіе о Церберѣ и фуріяхъ, о дьяволахъ и о потокахъ огня и сѣры.
Правда: и страхъ и надежда входятъ въ составъ религіи, потому что оба эти аффекта въ различное время волнуютъ духъ человѣка и каждый изъ нихъ порождаетъ такой видъ божества, который ему соотвѣтствуетъ. Но когда человѣкъ находится въ веселомъ настроеніи, его влечетъ къ дѣламъ, къ обществу или какимъ-нибудь развлеченіямъ; и тогда онъ естественно предается чему-либо изъ перечисленнаго, не думая вовсе о религіи. Когда-же онъ поверженъ въ меланхолію и подавленъ, ему ничего другого не остается, какъ размышлять объ ужасахъ невидимаго міра и еще глубже погружаться въ печаль. Конечно, послѣ того, какъ онъ столь глубоко запечатлѣетъ религіозные взгляды въ своихъ мысляхъ, въ своемъ воображеніи, можетъ случиться въ его здоровьѣ или въ обстоятельствахъ какая-нибудь перемѣна, которая вернетъ ему хорошее настроеніе и, вызвавъ въ немъ веселый взглядъ на будущее, заставитъ его вдаться въ другую крайность: въ радость и торжество. Но все-таки должно быть признано, что, такъ какъ ужасъ является основнымъ началомъ религіи, то аффектъ этотъ и преобладаетъ въ ней всегда, смѣняясь лишь краткими періодами радости.
