— Почему же опакощено?
— Мертвому спокой требуется. Он ведь что во храме. У него руки-то благоговейно на груди крестом сложены, и в персты ему молитва дается. Ну, значит, непрестанно молится, а тут, через нору-то эту, братия бегает из мастерских в обитель, из обители в мастерские. Где же тут ему спокой?
— Да ведь покойники не чувствуют!
— Не чувствуют, как же!.. Вы на кладбищах подолгу сиживали?
— Нет.
— А вы посидите вечерком, как меркнет!
— Ну?
— То-то, что ну… Гудут!
— Кто?
— Мертвецы гудут.
— Вот те и раз!
— Сам слышал. Ляжешь это головой на могилу. А в ней — гу-гу-гу… Точно он там молитву читает!
— Да это вы, отец Ферапонт, не того?..
— Как перед истинным Богом, слышал. Есть и другие, которые слышали. А иным не дано, потому что, если с легким сердцем прийти, ничего не услышишь. Это верно! А ты расположись, чтобы душа у тебя страх чувствовала, потому тайна сия велика есть. А при страхе и вся остальная к тебе приложится. Нынче большое бесстрашие свирепствует — ну, и гласов слышать никому не дано!
Туннелем мы прошли в самый монастырь, к позолотчикам. Тут колеровали[166] иконостасы. После, шума и гама мастерских нас охватила тишина невозмутимая. Слышно было только, как муха звонко бьется в стекло, да из рукомойника, висящего на веревке, капли воды шлепаются о пол. Работа шла в полном молчании. Отец Петр, заведующий позолотчиками, безмолвно поклонился нам и опять принялся за дело. Никто не поднял головы. Отец Ферапонт, только выйдя отсюда, заговорил, да и то шепотом.
— Тут им болтать не приходится!
— При работе-то?
— А как же? Какое дело, гляди, — иконостас!.. Тебе это слово легко, а монашествующего оно объемлет… Ты подумай-ко, сколько иноков и богомольцев будут перед ним слезы проливать! Какие тыщи мятущихся духом преклонят перед этим иконостасом колена!.. Это ведь страшное дело у них, у позолотчиков. Не токмо им болтать не приходится, но и за всяким своим помышлением следить надо, чтобы оно было беззлобно, чисто и боговдохновенно. Это, брат, не то что тяп да ляп и — песню пой. Тут не споешь!
Отсюда пошли мы к резчикам. Там верховодил всем некто о. Моисей. Работа тоже шла истово и безмолвно. Вышли отсюда, навстречу к нам бравый монах: клобук набекрень, поступь воинственная.
— Погляди-ко, сколь у нас сей старец видом победоносен. Совсем по образу не инок, а больше на птицу-орла похож!
— Кто это?
— Да Авраам. Он был в Питере городовым и много зла совершил, но в оном покаялся. Ты как полагаешь, ему в будке видение было. Вон он какой!.. Хотели мы его определить за рабочими смотреть, да нельзя…
