Пленных и добычу разместили на двух кораблях Буссе Козла — рыболовной «Щепке» и «Курочке», которой не повезло стать в тот день на якорь у Сельхофа. Кроме того, взяли пару лодок — на всякий случай. Викинги шли вдоль побережья, разоряя самые богатые дворы: сперва на Западном Ухе, потом зашли в Смавик, затем посетили несколько селений Восточного Уха. Там к ним присоединились люди Мара Дюггварсона на ясеневой снеке. Судя по разговорам, местные собрали ополчение и попытались дать отпор, но викинги разбили передовой отряд бондов, после чего спешно вернулись на ладьи, подняли паруса и вышли в открытое море. Драккар Ястреба, который так и назвался — «Хаук», шёл впереди, за ним следовали шесть захваченных у бондов суден с добычей и пленными, замыкала цепь снека. Теперь всё зависело от ветра: посадить на вёсла достаточно людей Атли не мог себе позволить.
Пленных везли со связанными руками и ногами. Руки освобождали дважды в день: поесть, попить и сходить до ветру. Справлять нужду приходилось прямо с борта у всех на виду, но уж это мало кого заботило: тут выжить бы. Впрочем, были и такие, которые предпочли смерть: бросались на викингов, прыгали за борт, отказывались есть. Им поначалу не мешали сводить счёты с жизнью, но потом Атли приказал усилить охрану: мол, мы многовато работали вёслами и топорами, чтобы лишиться товара! Тогда и кормить стали насильно, и вылавливать отчаявшихся из волн, и бить — больно, беспощадно, но не калеча и не уродуя, особенно молодых девушек. Последних даже не насиловали. Нечего портить товар, да и некогда.
Хаген поначалу тоже думал умереть. Думал слишком долго. Потом приметил шхеры слева по борту. Подумал, что, может, и умирать не придётся, коль сделать всё с толком. Сидеть приходилось долго, целую вечность, но на каждый захваченный корабль викинги не ставили больше четырёх-пяти человек: при хорошем ветре — достаточно, чтобы вести судно. Нож и пояс у него, конечно, забрали, но вот бритву в голенище не нашли. Хаген благополучно перерезал путы на руках, размял кисти, пока никто не видел, а с наступлением сумерек освободил ноги, перегнулся через борт и исчез в тёмных водах.
Его заметили на снеке. Выловили. Не говоря ни слова избили так, что он до конца жизни носил шрам над левой бровью. Потом вернули на «Курочку». И там он лежал, тихий и окровавленный, как рождённый до срока младенец. Морская соль в воздухе немилосердно жгла раны.
— Поплачь, не стесняйся, — сказала ему Ингрид, жена мёртвого Буссе, наложница Атли, — станет легче, — и приложила тряпку к рассечённой брови.
