«Что за мать может говорить такие слова», — подумал Хёгни, а вслух сказал:
— Умру обязательно, и ты меня переживёшь, хотя, сдаётся, лишь себе на беду. Но ещё мне кажется, что не было большой любви между моими предками. Мой подонок-отец соблазнил мою невинную мать под личиной иного, желая добра себе, но вряд ли ей, однако… Коли моя мать любила бы его, то, верно, простила бы. Простила бы всё. И жили бы себе, как живут все. Но сильное чувство… сильная страсть, так это, кажется, зовётся, — уничтожило вас обоих. Поглотило, как море — корабль. Как огонь, губитель леса. Только прошу тебя, не делай меня заложником вашей больной страсти, милая матушка.
— Не смей! — зарычала Хельга. — Не смей назвать меня матушкой. Я тебе не мать! Я не кормила тебя грудью, мне нет до тебя дела, я тебя презираю. Ты мой позор! Пошёл прочь! Уходи, и будь ты трижды проклят, и не найти тебе покоя ни живому, ни мёртвому. Плати! Плати за скверну твоего батюшки, плати — и не расплатиться тебе, пока не рухнет мир!
— Не надобно ненавидеть меня, милая матушка, — сквозь горький ком в горле попросил Хёгни.
— Убирайся! Ненавижу твоего отца, а ты… ты достоин отвращения. Жаль на тебя зла.
— И мне тебя жаль, — юноша выбежал из часовни, мимо той, что была его матерью, его единственной, милой матерью, которую он всё равно любил, но не мог почитать.
Отныне — не мог.
В спину ему доносились крики, проклятия и плач.
— Ты уверена, Аннэ-Марика? — спросил преподобный. — Не хотелось бы поймать в сети не ту рыбу! Потом не отмоемся.
— Он назвал меня Тордис, — шепнула мать-настоятельница. — Кто-то весьма неплохо осведомил его в наших делах.
— Лучше, чем хотелось бы, — поморщился проповедник. — Зови стражу. Задержать его здесь!
— Хэй, бродяга! — окликнул юношу привратник, когда Хёгни уже спускался по тропе. — Э! Стой! Стоять, кому сказано! Слышишь?
Хёгни не слышал. Не понимал. Бежал вниз по склону. Не разбирая пути. Не глядя под ноги. В глазах отчаянно щипало. Жгло огнём. Прочь. Прочь отсюда. На берег. В море.
В Море.
А там — куда угодно.
— Э! Полудурок! Если я спущусь, ноги тебе сломаю! Агни, давай за ним.
Бравые стражи нагнали Хёгни внизу. Повалили, начали пинать. Сапоги у них были хорошие, подкованные. Хёгни вскочил, вырвался, сделал пару шагов и получил тупым концом копья по пояснице. Потом — под колени. Рухнул в грязь, скорчился, понимая, что от ножа толку мало.
— Я тебе говорил, что ноги поломаю, выблядок овечий?! — охранник вытянул парня по плечу.
