— Поживу пару дней на твоём дворе, — кивнул Хёгни, — кажется, тут занятно.
— Быть посему, — усмехнулся Тунд.
А больше в тот вечер ничего не случилось.
На следующий день Альвар уехал с тяжёлым сердцем, а хозяин после обеда затеял разговор с юным гостем:
— Ты, юноша, когда-нибудь задумывался о том, кто ты вообще такой?
— Задумывался, — честно сказал Хёгни.
— Ну и?
Хёгни не спешил с ответом. Правильного не знал, неправильного — боялся.
— Попробуем разобраться, — усмехнулся Тунд. — Прежде всего следует осознать: ты — итог одной весьма скверной истории. Причём скверной для всех. И — пока — не более того. Без обид.
Если бы Хёгни услышал такие слова от кого-нибудь другого, то ответ бы тому, другому, не понравился. Но старик явно хотел разобраться в клубке пряжи норн, а не ломать копья. Того же хотел и сам Хёгни. Поэтому он лишь молча кивнул.
— Тебе, верно, рассказывали эту сагу, и не раз, — вёл дальше Тунд. — Также ты знаешь, наверное, что я должен посвятить тебя Эрлингу. Что ты об этом думаешь?
— Я в твоём доме, в твоей власти, — пожал плечами Хёгни. — Пожелаешь принести меня в жертву — что же, прокачусь на коне Повелителя Павших. Но ты, кажется, освободил моего отца от клятвы? Или то была такая шутка?
— Хочешь ещё пожить? — прищурился Тунд. — Думаешь, умереть — большое и трудное дело?
Хёгни задумался. Конечно, кто ж в четырнадцать годков не хочет пожить ещё?! Ведь столько всего можно и нужно сделать, испытать судьбу, в конце концов! А с другой стороны, Хёгни вовсе не полагал смерть большим и трудным делом. У него перед глазами возникали порой образы морского боя: вот Сигмар Пустая Чарка отсекает у викинга лысую голову и та катится за борт, а из шеи хлещет брага жизни; вот Хеннинг Вихман перехватывает клешнёй вражье копьё и тянет противника на себя, вонзает ему нож-«лепесток» прямо в сердце… Ничего трудного, лёг да помер, а труп потом чайки с рыбами сожрали.
Подумаешь.
— Я муж маломудрый, — признался сын Альвара, — потому скажу чужими словами:
Лучше живым быть,
нежели мёртвым,
всяко живой наживётся;
видел я: пламя
вздымалось богатому,
но был он на смерть обречён.
Ездить верхом
может хромой,
стадо пасти — однорукий,
слепой пригодится,
пока не сожгут,
лишь труп бесполезен.
— Но ещё сказано, — добавил Хёгни:
Глупый надеется
смерти не встретить,
коль битв избегает,
но старость настанет —
никто от неё
не сыщет защиты.
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам,
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.
