Хорет, скрюченный, как околевший паук, вылез из тени, снял факел и подошел к гостям. Пламя проплыло перед лицами, облизало желтым светом.
— Бунтаря, бунтаря, бунтаря, — пробубнил он под нос, — не могли, кого получше найти. Ладно, идемте.
Хорет был низкорослым мужиком с толстыми, похожими на бревна руками и круглой, сутулой спиной, из которой, как гребень, торчал позвоночник. Он шел впереди, сильно хромая на левую ногу. В одной руке, поднятой над головой, нес факел, в другой, граблей висевшей вдоль тела — связку ключей, вздрагивающую от каждого шага надзирателя. Изредка мужик оборачивался, словно проверяя, не отстал ли кто. Тогда его глаза щурились подозрительно, губы растягивались, а на заросшем жесткой щетиной лице, расплывалась неприятная ухмылка. Не понятно было, кому она предназначалась — воинам или их пленнику. В полумраке узких коридоров Хорет казался одной из статуй, которая вдруг ожила и захватила власть в этом темном мире под землей.
Пойманный мужчина, тот самый, что взволновал толпу на площади, послушно шел туда, куда ему велели. Его руки были крепко стянуты за спиной, глаза завязаны платком. Пленник не думал сопротивляться, но спутники Линварда, Айлен и Ланз, то ли от злости, то ли от скуки, то и дело толкали его в спину и, стиснув зубы, добавляли словесную оплеуху. Мужчина спотыкался, падал пару раз, молча, поднимался и шел дальше, гордо выпятив грудь.
Линвард не вмешивался, хотя и не любил насилия над поверженными. Не желая ссориться с воинами, он ждал, когда они, наконец, дойдут до намеченной Хоретом камеры, но не выдержал, когда пленник, после очередного пинка потерял равновесие и, падая, уткнулся носом прямо ему в спину.
— Довольно! — рявкнул Линвард, резко развернувшись.
Мужчина осторожно встал сначала на колени, затем и вовсе поднялся. Губы его шевельнулись, сквозь зубы просочилась тихие и злые слова:
— Собаки, выученные человеком, травят своих волчьих братьев. Собаки вы и есть.
— Ну-ка, поговори мне еще, — пригрозил Айлен, — а ты, Линвард, кого жалеешь? Эту мразь, что попрала закон?
Линвард устало вздохнул и спокойно ответил.
— Мы не палачи и не судьи. Мы свою работу выполнили. Если он и заслуживает чего-то, то это не нам определять. А что касается жалости, так это совестью правильнее называть. Он связан, слеп, слаб, один среди врагов. Много ли чести его унижать еще больше?
— Добрый ты, Линвард, — негромко отозвался Ланз, — он нас ненавидит люто, а ты его по головке гладишь.
