самого Хелкайи Крука, придворного медика Иакова Второго. В сафьяновом переплёте ручной работы, с навешанным заклинанием лояльности, которое даже не пискнуло под робкими поглаживаниями Захарии, а, напротив, уловив волну исходящего от него благоговения, распахнуло страницы. С уникальными авторскими иллюстрациями, объявленными когда-то Церковью, как и само издание, неприличными: видите ли, из-за изображения не только внутренних органов, но и гениталий, мужских и женских… Как будто в человеческом теле, изваянном самим Господом, может быть что-то постыдное! Отцы Церкви тогда не слишком охотно свернули травлю книги и автора, но второго издания не допустили. И теперь только для юного гения, без пяти минут доктора медицины, шелестел страницами один из немногих не сожжённых тайно экземпляров.
Не удивительно, что через каких-то полторы минуты мир вокруг перестал существовать.
* * *
«Бамм!»
«Бамм»… — донеслось до слуха Захарии; но как-то невнятно, приглушённо. Ум, с наслаждением играющий гармонично построенными латинскими фразами, не хотел отвлекаться от увлекательного чтения. Казалось, все органы чувств настроены на maximum доступных наслаждений. Глаза восхищались красотой иллюстраций и вязью старинного шрифта; нос обонял едва уловимые ароматы красящего пигмента, чьи крошечные чешуйки осыпались с оттисков гравюр: очевидно, под сохраняющие чары книга попала недавно, а до этого успела испытать на себе всю полновесную тяжесть прожитых полутора столетий. Тончайшие нитяные перчатки не мешали чутким пальцам угадывать шероховатость пористой, пожелтевшей от времени плотной бумаги. Слух… Слух помогал не-деянием: полностью отключился от внешних раздражителей, улавливая лишь таинственный шорох переворачиваемых страниц. Не участвовал в этой феерии чувств разве что язык: но и он внёс свою лепту, высохнув от волнения.
«Бамм»…
Захария Тимоти Эрдман, эсквайр, мужественно помотал головой, вспоминая, кто он такой и при этом всеми силами пытаясь удержать разум погружённым в сладостный процесс познания. У него почти получилось. Раздражающий звук больше не повторялся. Сознание вновь набрало воздуху побольше и нырнуло в блаженный омут…
Бах! Дз-з-зинь!
Вот тут взбунтовался слух. Не удивительно: звуки, ударившие по барабанным перепонкам, и продолжавшие бить, свершались где-то рядом, совсем близко, возмутительно близко, выдирая сознание из эйфории, словно утопленника из омута. Зарычав от возмущения, бывший студент стряхнул с себя дурь, неизбежно овладевающую им при чрезмерном погружении в чтение, и заозирался в поисках источника шума. А заодно и прикидывая, чем бы ему в этот источник кинуть, дабы не мешал.
