С выжженными сухотой глотками, взвинченные и неимоверно усталые, сразу по возвращении мы бросились к чаркам и тазикам умывальни. Некоторые сначала заходили в уборную. Умываясь, я терпеливо дожидался, пока туалет освободится, не хотелось попасть в неприятную ситуацию. Надо сказать папринцию насчет отдельного туалета. Или разрешить ходить туда, куда он сам ходит. Можно же в виде исключения сделать для меня такую малость, если оставили с девочками.
— Чапа, будь осторожен, — шепнула Тома на ходу, выбрав миг, когда рядом никого не оказалось. — Карина сказала…
В это время последняя девочка покинула уборную.
— Прости, — извинился я и забежал внутрь.
Тома, конечно, за мной не пошла, как бы ни хотелось ей сказать недосказанное.
— Завтрак!
Не успел я выйти, как толпа понесла меня к столам кухни. Расселись, ложки старательно застучали, челюсти с удовольствием мололи и дробили, горла проглатывали и требовали еще. Тома сидела сама не своя, на вкус не обращала внимания, жевала машинально, как корова на лугу. Глотала через силу.
Завершился прием пищи новым совместным декламированием.
— Молитву возвышения, — скомандовал дядя Люсик, — или как вы говорите, возвышенку. Алле хвала!
— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Как с заповедями, дружный хор принялся отчеканивать, четко разделяя каждую фразу и будто бы высекая ее в скрижалях памяти, если такие есть.
— Я отдаю жизнь и мысли Алле-возвысительнице, да простит Она нас и примет.
— Я берегу честь и репутацию, ведь потом они сберегут меня.
— Я забочусь о своем здоровье, ведь потом оно позаботится обо мне.
— Я помогаю окружающим, ведь потом они помогут мне.
— Я воздаю выше необходимого Алле-всесвидетельнице, творительнице миров и воительнице умов, да простит Она нас и примет, и наступит время, когда воздастся мне.
— Как Она создала наш мир, так и я во славу Ей создаю себя.
— Я не ною и не жалуюсь. Я пересиливаю.
— Я не прошу. Я действую.
— Для меня нет невозможного. Трудно — да, долго — может быть, но не невозможно.
— Я слушаю умных, но верю только верным. В этом состоит мудрость.
— Я никогда, никогда, никогда не сдаюсь.
— Меня можно убить, но нельзя сломать.
— Я так живу и примером учу детей. Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Кто-то из мелких весело втиснул:
— А если у меня нет детей?
Дядя Люсик не поставил выскочку на место, как сделал бы на его месте любой учитель, а добродушно разъяснил:
— Пример — он для всех. Дети бывают не только свои. Вы сами еще дети. Будьте примером для своих соратников и для чужих детей. Алле хвала!
