А в душе его бушевал огонь. Он чувствовал себя загнанным в клетку одиноким орлом, затравленным жестокими охотниками, надруганным и оскорбленным орлом с обрезанными крыльями. В голове его бурлили, переплетаясь словно ужи. мысли отчаяния:
– Нет больше полёта, а значит – нет свободы и нет любви! А если нет любви, что тогда? – он молился, обратив свои взоры в небо, в голубое небо, которое его манило с самого детства и которое он так любил!
– Нет, это племя, зовущееся людьми, но предающееся одной лишь бытовой суете, им не под силу внять голосу молящегося художника, – думал он, – Они не отзовутся на мои молитвы, пока не придет их час обращения и очищения. А до тех пор я буду одинок.
На первом заседании суда обвиняемых выслушали и признали невиновными, но судьи оставили за собой право вернуться к этому делу.
Находясь в заключении, Леонардо еше раз убедился во мнении, что свобода это главный дар природы. Он вдруг вспомнил историю из своего детства в Винчи, когда однажды школьники под предводительством одного смелого и злого драчуна вытащили слепого крота из его норы, насладившись его мучениями, полуживого привязали за лапку, чтобы отдать на растерзание овчаркам. Леонардо повалил тех мальчишек, – он был силен и ловок, – и, пользуясь замешательством маленьких злодеев, которые не ожидали от него, всегда тихого, такой выходки, схватил крота и во весь дух помчался в поле. Опомнившись, мальчишки поспешили за ним, с криком, смехом, свистом и бранью, швыряя камнями. Началась драка. Если бы не подоспел садовник, они бы жестоко его избили. Но Леонардо достиг своей цели: во время схватки крот удалось сбежать. Спасителя же дед Антонио наказал за драку, его заперли на несколько дней в чулан под лестницей. И вот сейчас, вспоминая о той несправедливости, первой в бесконечном ряду других, которые суждено было ему испытать, он спрашивал себя:
– Если уже в детстве тебя сажали в тюрьму, когда ты поступал как следует, что же сделают с тобой теперь, взрослым?
Также он вспоминал, что сидя тогда, после истории с кротом, в темном чулане, он видел, как мохнатый черный паук в самом сердце паутины, отливавшей радугой в слабом лучике солнца, высасывал муху. Жертва билась в лапах его с тонким, постепенно замирающим жужжанием. Он мог бы спасти ее, как спас крота. Но смутное, непобедимое чувство остановило его: не мешая пауку поедать добычу, наблюдал он алчность чудовищного насекомого с таким же беспристрастием и невинным любопытством, как и тайны нежного цветка.
