— Почему ты вечно в этих обносках? — спросил он и поджал губы, как будто сам факт беседы с двуликой выглядел оскорбительно.
Алька растерялась. В груди разливался вязкий, холодный страх. Нет, она не боялась того, что мог бы с ней сотворить ниат Эльдор как мужчина, она до дрожи в коленках боялась приора Эльдора, бывшего Стража Надзора. Потому что он привык убивать таких, как она. И ни о каких других отношениях речи быть просто не могло.
— Я… — просипела она, — у меня больше ничего нет.
Он посмотрел-посмотрел на нее отрешенным взглядом, кивнул каким-то своим мыслям и ушел. А Алька сползла на пол по стеночке и поняла, что старая рубашка Робина насквозь промокла от пота.
Тиберик… был единственной ее отрадой. Забираясь вечером в кровать, Алька прижимала к себе спящего уже малыша и шептала, что теперь у них все будет хорошо. Да, спали они в одной кровати, потому что Тиб так привык, и с Алькой не боялся темноты. Ей тоже не было страшно, потому что приор Эльдор вряд ли стал бы убивать ее в присутствии малыша, к которому весьма благоволил и даже несколько раз играл с ним в мяч.
Мамину вазочку Алька перенесла в отведенную им с Тибом комнату. И порой ей начинало казаться, что жизнь налаживается: кров, пища — все есть. Только ошейник внушал тянущую, острую тоску. Алька не была здесь человеком, и приор Эльдор очень четко дал это понять.
А дом потихоньку менялся.
Приор нанял кухарку, молодую и ладную, светловолосую. И конюха. А потом Алька видела, как приор привел в дом великолепного вороного коня, огромного, с пышной длинной гривой. Ну, как привел — приехал на нем. Альке жуть как хотелось пробраться в конюшню и посмотреть поближе, но она сперва не решилась, а потом уже некогда было. Приор нанял еще двух поденщиц, чтобы окончательно привести в порядок большую гостиную, холл, несколько залов. Алька тоже целыми днями что-то чистила, драила, стирала тяжелые шторы. Она боялась, что нанятая прислуга будет относиться к ней, как к зверю — опасному, но стреноженному печатью Надзора, но ничего подобного не произошло. Кухарка Эжени смотрела на Альку с жалостью и постоянно пыталась сунуть то булку, то пирожок, ссылаясь на то, что девушка не должна выглядеть как скелет обтянутый кожей.
— У меня печать на пол-лица, — сказала тогда Алька, — кому интересно мое сложение?
Но Эжени только рассмеялась и внезапно обняла, мягко прижимая к себе.
— Глупая. Для себя надо стараться. Не будешь себя любить, кто тебя полюбит?
