— Стесняюсь спросить, — вздыхает она, продолжая гипнотизировать взглядом, — как ты живешь в этом музее? У моего отца в операционной не так чисто, как у вас.
— Хм. — Мысленно умоляю дар речи вернуться ко мне. И желательно побыстрее. — На самом деле, в операционной гораздо чище, потому что стерильность там обеспечивается за счет предупреждения занесения микроорганизмов из других помещения и распространения их по операционной. — Выпалив это, я поправляю новенькие очки и продолжаю: — Важную роль также играет вентиляция…
— Стоп. — Девчонка таращится на меня во все глаза. А они у нее, надо признать, просто магические. Черные, большие, с длинными пушистыми ресницами. — Стоп, стоп! — Она вскидывает руки. — Вот этого всего не надо, ладно? Давай договоримся сразу: или ты разговариваешь со мной как нормальный чувак или я, на хрен, ничего не пойму из твоей речи.
А ей идет без косметики. Не понимаю, зачем она так густо мазала губы и брови черным. Теперь, в простых синих джинсах, широкой серой футболке, с распущенными волосами и чистым лицом она кажется мне настоящим ангелом. Не важно, что за словечки слетают с ее красивых пухлых губ, я-то вижу — глаза у нее добрые. А от улыбки в помещении становится светлее и теплее.
— Я просто хотел сказать, что в операционной точно чище.
— Ага. — Она морщится, словно ожидая от меня еще каких-то непонятных для нее фраз.
— Чистота для мамы очень важна. — Продолжаю молотить языком, точно в бреду. — Она строго следит, чтобы приходящая прислуга до блеска полировала полы, и заставляет их использовать для этого специальное средство, которое заказывает из Германии. — Часто-часто моргаю, не в силах успокоиться. Прячу руки в карманы брюк. — Поэтому у каждого из нас есть пара домашней обуви.
— Чувак… — Она прикусывает губу. — Несладко тебе живется. М-да…
А я считаю складочки на ее лбу, пока они окончательно не расправляются и не исчезают.
— Так… — Делаю вдох, но в легкие врывается слишком много воздуха, и мне приходится кашлянуть. — Так ты… Элис, да?
Качает головой:
— Меня зовут Эй Джей.
Разворачивается и идет в гостиную, по пути оглядывая обстановку.
— Присаживайся, — говорю я, вспомнив, что нужно быть гостеприимным хозяином.
— Не-а. — Помедлив, говорит девчонка. — Не буду пачкать ваш белоснежный диван. Есть в этом доме другое место, куда можно кинуть жопу, не боясь что-нибудь испачкать?
Ругательство вылетает из ее рта, а щеки жжет у меня. Это так ужасно… волнительно и… захватывающе. То, как она ругается, и насколько гармонично при этом смотрится. Сквернословие в нашем доме всегда было под запретом, но у меня мурашки бегут по коже, потому что я вдруг осознаю, что хочу слышать эту гадость из ее уст снова и снова. И сам хочу быть таким же гадко крутым.
