Я пришел в немецкую канцелярию. Это было 17 или 18 февраля. Кроме меня вызвали еще Ивана Андреева и Григория Василькова. Васильков работал в местной "Службе охраны порядка" ("Ordnungsdienst"). Нас посадили в машину, бросили в нее кирки и лопаты, и мы поехали в Косогоры. Впереди — переводчик с немецким унтер-офицером на мотоцикле. Они ждали нас у въезда в лес, и мы поехали все вместе в сторону дачи. Унтер-офицер подозвал одного из нас и что-то спросил. Тот развел руками, что, мол, не понимает. Тогда переводчик обратился ко мне и сказал:
"Ты говорил, что тут закопаны польские офицеры, покажи теперь где".
Я ответил, что в самом деле говорил это, но местоположения могил не знаю. Тут вмешался Андреев:
"Киселев точно должен знать. Он тут недалеко живет".
"Сбегайте за ним!" — приказал переводчик.
Я побежал. Киселев спал на печи. Однако он охотно встал и сказал:
"Известно где. Летом уже поляки там раскапывали".
"А теперь мы будем копать", — ответил я.
"Давно пора, — пробурчал старик, — а то вроде как грех лежит на душе".
Киселев был человеком верующим.
Мы все пошли за Киселевым, и он показал рукой место:
"Вот здесь они лежат".
Это была самая большая могила. Я теперь только заметил, что ее края неровны и отличаются от грунта вокруг. Кроме того, она была замаскирована вывороченными деревьями и посаженными молодыми сосенками. Мы начали копать. Было трудно — земля замерзла. Я обливался потом, сбросил полушубок. В эту минуту я заметил небольшой березовый крест.
"Откуда взялся этот крест?" — спросил я Киселева.
"А там еще и другой есть, — ответил он, — это поляки поставили".
"Ой, тут ужасно воняет трупами!" — воскликнул Андреев, который копал на дне ямы.
Васильков обратил внимание, что земля черная, хотя кругом суглинок. Он влез в яму, но не мог там выдержать. Я опять начал копать, снял слой черной земли, вижу — лежит... труп в военном мундире. Всадил в землю лопату, что-то лязгнуло. Я наклонился и поднял пуговицу с польским орлом.
"Нашел!" — я позвал переводчика и дал ему пуговицу. Он спрятал ее в карман и приказал кончать работу и возвращаться в Гнездово. [...]
В тот же день мы дали первые показания, которые записывал чиновник немецкой полиции Густав Понка, родом из Вены. Васильков испугался последствий этих показаний и не захотел их подписывать. Вообще-то каждый из нас прекрасно понимал, что этим мы зарабатываем себе у советской власти смертный приговор. А у немцев дела на фронте шли неважнецки... Понка не настаивал и отпустил Василькова. Когда Васильков вышел, тут уже заколебался Андреев. Тогда я ему сказал: "Подписывай брат! Я дам показания и подпишу всю правду!".
